эротике.
Отношения между матерью и дочерью варьируют на протяжении жизни от самого доверительного понимания до лютой ненависти, при этом они носят отпечаток первосвязи, архаической «цивилизации», «убеленной годами».
Слишком тяжелая, чтобы можно было бы ее удержать, голова покоится на ладони, с трудом ее подпирающей, – такова картина меланхолии (melas – черное, khole – желчь), сопровождающая всю историю живописи и поэзии, от «однообразной истомы» (Верлен) к «счастью быть печальным» (Гюго). Когда меланхолия не является обычной ностальгией, она не только пропитывается желчью, она еще и облачается во все черное, культивируя самое мрачное и пессимистичное, стремясь охладить даже солнце (см. Sunlights Эдварда Гоппера). Скорбящий знает, чту он утратил, в то время как меланхолик ничего об этом не знает. Меланхолия сопротивляется работе скорби>*, она противится любому разрешению ситуации потери, она выступает против малейшего различия между живыми и мертвыми. Объект (любви) утрачен настолько, что теряется и сам объект как таковой, оставляя место лишь «утрате».
К картине депрессии>* меланхолия прибавляет «безнадежное универсальное отвращение, содержащее в себе глубокую ненависть» (Вовенарг), в первую очередь отвращение к самому себе. Меланхолику невозможно понять, как кого-то может заинтересовать такое мерзкое существо, каким он является, его упреки в собственный адрес доходят до бреда самоуничижения. Без всякого стеснения он выставляет напоказ свои пороки и недостатки, в полной уверенности, что и другие их не лишены: «Если обходиться с каждым по заслугам, разве кто-то избежит кнута?» (Гамлет). «При горе обеднел и опустел мир, при меланхолии – самое Я» (Фрейд). Возможно, потерянный объект не такой пустой, как сам меланхолик, потерянный объект накрывает Я меланхолика своей тенью, от чего Я меланхолика смешивается с потерянным объектом. Ненависть к себе скрывает ненависть к другому, что делает меланхолию похожей на внутреннюю паранойю. Паранойя опасна для других, она может привести к убийству. Меланхолия опасна для самого себя, она может привести к суициду.
«Я – замещающий ребенок». Его имя несет в себе деформированный след того, кому он обязан, «что родился на свет». «Их имена делают из детей „привидения“», – пишет Фрейд, говоря о тех именах, которые, например, передаются от деда внуку. Но данная родственная связь соблюдает порядок поколений, их последовательность в жизни и в смерти. «Погибший ребенок», его фантазм
