своего существования, что впоследствии позволит ему справиться с любыми переживаниями, криками и гневом и не быть при этом разрушенным. Однако достаточно, чтобы и у такой матери произошел временный отток «материнского», приводящего к его нехватке, и у ребенка сразу как будто земля уходит из-под ног, а тревога становится «немыслимой», не подлежащей ментализации.
Описанная Фрейдом мать соответствует образу матери «маленького Ганса», и это не просто мать младенца, а мать ребенка, наделенного тем, что вызывает так много зависти>*, речь идет о матери мальчика. Она убаюкивает его, целует, ласкает, «воспринимает его абсолютно ясно как субститут истинно сексуального объекта» (Фрейд). Она бы ужаснулась, если бы поняла, что она делает, но от этого ее защищает собственное вытеснение. Впрочем, она бы совершила ошибку, если бы забеспокоилась: действуя таким образом, «она учит своего ребенка любить», «снабжает его необходимой сексуальной энергией» и влечениями, без которых ничего значительного не смогло бы произойти в его жизни.
Мелани Кляйн, «гениальному мяснику от психоанализа» (Лакан), принадлежит заслуга описания самой ужасающей из всех матерей. Мать в описании Кляйн как две капли воды похожа на мачеху Белоснежки, она предлагает тот же тип груди в виде яблока, что и Ева, как мы помним… «Это фантазм>* ребенка, иначе, сказка, где сделан набросок ее портрета. Для того чтобы угадать, что у херувима в голове, достаточно понаблюдать за ним, когда он играет, и обратить особое внимание на его обращение с игрушками и особенно на то, как он истязает своего любимого плюшевого мишку. Поочередно бросая-подбирая, разрушая-созидая, критикуя-нахваливая, разрывая-соединяя, кромсая-перешивая свои любимые игрушки… можно заметить, что мать настолько же добрая, насколько и плохая. Мачеха Кляйн греет у своей груди пиранью.
Фрейд описывает не только мать мальчика, но и мать девочки. Одна и та же ли это мать>*? Женское задает психоанализу таинственную загадку, которая отсутствует у мужского, загадку противопоставления разных полов, невидимого и тайного в одном случае (девочка), явного и открытого в другом (мальчик). В эдиповом периоде мальчик лишь продолжает любить свою мать, любовь начинается в первичных отношениях с ней, девочка же вынуждена провести работу по смене объекта>* любви (от матери к отцу), окончательно запутывая карты и теряя надежду на симметрию. Загадки женского неотделимы от загадок раннего периода отношений между матерью и дочерью, таких же темных и так же плохо различимых, как и тени цивилизаций Миноса и Микен после расцвета Афин, в которые можно проникнуть с таким же трудом, как и на темный континент – метафора, перенятая Фрейдом у Стенли, первого исследователя африканских джунглей, диких, темных и неизведанных. Половая принадлежность сына и его пенис устанавливают различие между ним и матерью сразу после рождения, в то время как между матерью и дочерью, когда подобное рождает подобное, «аккумулируя идентичное» (Франсуаз Эритье), это угрожает рождению превратиться в простое воспроизведение; нередко психогенное бесплодие основано именно на страхе отсутствия дифференциации. У некоторых взрослых женщин возникает потребность прижиматься перед сном к каким-то мягким предметам, погладить свое лицо лоскуточком ткани, чтобы быстрее уснуть (отзвуки «плюшевого мишки»). Это напоминает им ощущения из детства, испытанные от любимой игрушки, являющейся и носителем запахов, и объектом первых прикосновений. Такая игрушка – переходный объект – представляет собой след раннего младенчества, прошедшего под знаком слияния и, разумеется, удовольствия, периода, от которого так и не произошла окончательная сепарация. Другим свидетельством этого является потребность в прикосновении и в прижатии «кожа к коже», особенно выраженная в гомосексуальной
