, укорененный в психике родителей, наоборот, остается таким ребенком навеки, ребенком вечным, незаменимым; это особенно заметно в случаях замещающих детей. «Сегодня ему было бы 45 лет». Это не образ взрослого в его зрелости, а образ ребенка с фотографии, благоговейно хранимой, образ комнаты, полной игрушек, к которым нельзя прикасаться. Он не приобрел ни одной морщинки, смерть не имеет к нему никакого отношения; это недоступный соперник, которого невозможно убить, даже мысленно. Здесь стрела времени теряет компас, будущее было вчера.
Эхо «умершего ребенка» порой отдаляется настолько, что становится почти неуловимым, оно больше угадывается, чем обнаруживается. Его следует искать в предыдущем поколении или даже раньше. Чаще всего оно передается по женской линии, волоча свою депрессивную тень от матери к дочери.
Молчание (психоаналитика)
Это была ее первая встреча с психоаналитиком. Озадаченная молчанием того, кто сидит перед ней, – попав в ситуацию, в которой врач, более обнадеживающий и успокаивающий, спросил бы: «Что привело вас ко мне?» – она догадывается, что своим молчанием он призывает ее говорить. Она со слезами на глазах рассказывает свою историю со смешанным чувством тревоги и раздражения. Ее мать всегда была занята собственной персоной, отец был погружен бог знает в какие заботы, не было никого, кто понимал бы заброшенного ребенка, каким она себя считала… Она больше так не может, не выдерживает, ей все надоело, она больше не желает… обращаться к глухой стене…
– Вас никогда не слушали?
Молчание психоаналитика – это не поза, а условие для слушания переноса>*, в первую очередь для того, чтобы позволить переносу сформироваться. Так как психоаналитик, по крайней мере его персона, отсутствует, молчание позволяет бессознательно вырисовываться образам из жизни. Это и не пустое, и не белое, и не нейтральное, а скорее горнило – ожидание, позволяющее бессознательному пациента выйти из собственного молчания. Молчание и интерпретация>* солидарны, как два образа, как две стороны одной и той же работы по трансформации (Видерман). На фоне молчания слова, произнесенные аналитиком в виде интерпретации, получают дополнительный шанс быть услышанными. Однако если психоаналитик молчит из принципа или упрямо и безропотно, согласно своему положению, если он играет роль «я тот, кто я есть», кто «знает», тогда его уже ничто не отличает от бога. Одной из целей интерпретации, подчеркивает Винникотт, является «обозначение пределов понимания аналитика». Будучи двигателем переноса, молчание психоаналитика может стать технической ошибкой, когда далекое от приглашения к свободе словоизлияния оно не служит ничему, а только лишь вновь повторяет мертвое молчание отца или матери.
