и удовлетворяет первичное и страстное желание, нацеленное на «положительное счастье». Как следует понимать тот факт, что этот путь часто избегают, а если и используют, то лишь на короткое время? Как следует понимать, что «генитальный эротизм» уже не так часто находится «в центре жизни»? Это возможно лишь с учетом понимания, что у «искусства жить» есть одно серьезное неудобство: «Насколько мы беззащитны перед страданиями, когда любим, настолько мы подвержены несчастью и отчаянию, когда теряем любимый объект или его любовь».
Также верно, что в любви максимальный риск связан с раскрытием перед объектом с его особенностями. Как известно, существует достаточно физических способов ограничения такой опасности: наложение воображаемого объекта>* на реальный (так он становится еще более переменчивым), превращение любви в зеркало, которое каждый из нас носит в себе (когда изымается нарциссическая инвестиция, не оставляя за собой никакого следа) или даже сведение связи к минимуму: «Любовь является всего лишь обменом между двумя фантазиями и контактом между двумя эпидермами, кожными покровами» (Шанфор).
Потеря любви является, по меньшей мере, непредвидимым несчастьем, не относящимся, собственно, к самой любви. Первая любовь не та, которую мы отдаем, а та, объектом которой мы являемся, а это состояние пассивности, связанное с зависимостью раннего детства, оставляет неизгладимый отпечаток: любить – одно, быть любимым – совсем другое, какое разочарование, когда на признание «Я тебя люблю» тебе банально отвечают: «И я тебя» (Барт). В конечном итоге следует отказаться от объектов первой любви: и дело вовсе не в их запрете, из-за этого они становятся только еще более желанными, а в том, что они всегда предавали; и отец, и мать всегда любили другого/другую. Объект любви всегда теряется, худшее всегда бесспорно, оно уже произошло. Настоящая трагедия, с самого начала превращающая любовь в несчастье, навсегда разлучает любимого со своей любимой – проблема, на которой Расин построил весь свой театр, особенно в трагедии «Андромаха»: Орест любит Гермиону, которая любит Пирра, который, в свою очередь, любит Андромаху, которая любит Гектора, усопшего…
Раболепное подчинение, унижение, телесное наказание… известные сценарии, описанные Захер-Мазохом, долгое время приводили к тому, что образ первертного мазохизма обычно связывали с играми индивидов, желающих, чтобы с ними обходились как с озлобленными, неуправляемыми детьми, которым не терпится вкусить «наслаждения ягодиц». Встреча психоаналитиков (М’Юзан, Столлер) с несколькими известными мазохистами значительно видоизменила общую картину: обилие татуировок, многочисленные ссадины, ушибы, ожоги, истерзанное, изуродованное тело… физическое насилие может стать невыносимым страданием для любого, за исключением желающего и умеющего терпеть. «Кто такой мазохист? Жертва, не упускающая свою добычу» (Понталис). У садизма есть определение: получение удовольствия через боль, причиненную другому; садизм является продолжением агрессии и влечения к смерти
