Толстой убивал своих противников не только с легким сердцем, но ещё и с шиком — это был шик записного бретера, которому положить пулю в середину человеческого лба также просто, как прибить муху. Убил — и пошел дальше пить чай. Так было у него однажды, когда его друг Петр Александрович Нащокин рассказал ему, что вызван на дуэль, и попросил наутро быть секундантом. Но утром, когда Нащокин заехал к Толстому, тот только встал и ходил по своему дому в Староконюшенном переулке в халате, заказывая повару блюда на обед: уху из щуки, куропатку с грибами… Ехать он никуда не собирался — вечером он дал противнику Нащокина пощечину, немедленно стрелялся с ним и убил его, освободив, таким образом, друга от риска, а утро — для чая с теплыми булками.
Эту радость жизни — хорошо заваренный чай, и сдобные калачи, и нежный окорок, и белугу в сметане, и пулярок в винном соусе, и страсбургский паштет — граф любил всем сердцем.
Время, в которое жил граф Федор Толстой, было баснословно-богатое — время огромных провиантских складов, брильянтовых пуговиц на камзолах вельмож, крупных обжор и министров, сочинявших не рескрипты, а каши[3]. Хлебосольство доходило до высот фантастических: московский обер-полицмейстер и губернатор Иван Петрович Архаров, встречая гостей, раскидывал руки и говорил в приступе радушия: «Чем почтить мне дорогого гостя? Прикажи только, и я для тебя зажарю любую дочь мою!» Но и без зажаренных дочерей было чем попотчевать гостей на обеде, приготовленном знаменитым поваром, каким-нибудь Федосеичем или Петровичем: запеканки в три этажа, громадные гусиные печенки, фрукты горой, торты размером с самовар, бисквиты, увитые кремом. Обыкновенный обед состоял из четырех блюд, но для удовольствия гостей-гурманов могло быть и пятое, и шестое, и даже седьмое. Среди обжор были свои чемпионы — один их них знаменитый баснописец Иван Андреевич Крылов, для которого еда была главным удовольствием в жизни. Ел баснописец обильно и сладострастно. Он собственное огромное и толстое тело воспринимал как вместилище для вкуснейших блюд и за то любил его и озирал его размеры с удовольствием. Поедание десятка рябчиков или горы трюфелей для Крылова было вовсе не простым подкреплением сил и не тупым насыщением желудка, а пышным чувственным праздником, смачным удовольствием, в котором есть место творческому восторгу. Свое брюхо Иван Андреевич рассматривал как вид прекрасного театра, куда он с чувством и толком умещал различные яства: супы занимали партер, мясо умещалось на галерке, а для сладкого он всегда находил местечко в дальнем углу…
