Сергей Бондарчук | страница 10
Его засадили в окоп. И это были удивительные человеческие откровения человека. Вот мы знаем слово «контузия». Да, сколько было контуженных, но мы вдруг в этой картине узнали биологический, физиологический механизм контузии. И это не медицинское понятие. Это народ был контужен этой войной. И от этой контузии он не освободился еще до сих пор.
Поэтому, когда там, на парадах, везут на грузовиках одетых в сиротские одинаковые костюмы контуженных войной выживших людей, когда, там, обсуждают, что мы добавим им, там, по тысяче на пенсию, — ну, конечно, ничего, кроме чувства стыда и печали, не возникает в душе. Это такое национальное свинство этот парад с ветеранами, которые одеты в эти сиротские одежды. Это такое свинство, потому что можно просто еще раз посмотреть на Тихонова, на то, что перенесли эти люди, что они вынесли. Картина не понравилась, кстати, генералам и маршалам, про которых столько говорили в народе. «Он хочет понравиться маршалам, он хочет залезть на самый верх». На какой еще верх ему нужно было лезть, Сергею Федоровичу? А? Ну, какой еще верх бывает?
Дядя Ваня
Никакого верха не бывает, наверху только небо, а другого верха не бывает. Маршалы и генералы разобиделись. Говорят: «Нет, мы по-другому, с другим настроением, с другим весельем в глазах побеждали». Не было никакого веселья в глазах. Вот сколько я встречал фронтовиков! Вот Булат Шалвович Окуджава. Булат прошел войну, причем рядовым, я говорю: «Булат Шалвович, ну, расскажите про войну…» Он говорит: «Ничего я тебе рассказывать не буду, и нечего там рассказывать. Ужас, страх и гадость — и ничего там больше нет». «Когда б вам знать, как мне нужны они — четыре года» — это из песни Булата.
Дядя Ваня
Сергей Федорович — трагический человек, родившийся в собольей шубе. Он по-настоящему трагический человек, потому что трагедии человеческие бывают разные. Одна из самых глубоких и страшных человеческих трагедий — это трагедия невоплощенности, это трагедия неиспользованного Божьего потенциала, который дан тебе. Замечательно Сергей Федорович говорил тогда, двадцать лет тому назад, про творческие планы. Говорил, что все что-то щебечут: хотим вот это, хотим то, хотим комедию, чтобы все расхохотались. А представляете эту картину, которую бы он мог снять действительно со всеми странами в Европе и в Америке, которые вовлечены были в эту страшнейшую, глобальную, в общем— то, авантюру — Вторая мировая война.
Он хотел вскрыть международные механизмы этой страшной, преступной авантюры. Ну да, счастье, что мы вошли в Берлин. Счастье, что все кончилось так, а не иначе. Счастье, оплаченное Жорами Бурковыми и Васями Шукшиными. А что было бы, если было бы? Говорят историки: в истории не существует сослагательного наклонения. Да, не существует. Но существует колоссальных размеров международное преступление, на которое, конечно, мы еще как-то привычно смотрим: да, побежали люди — пятьсот человек, четыреста убили, сто остались. Сто остались, их дополнили свежими, и пошли дальше, дальше, дальше, и так вот победили. А там же каждый — человеческая личность. Каждая отдельная судьба — это Божий мир и Божий промысел, которого больше нет. Конечно же, это преступление, это страшное преступление тех, кто развязал, и тех, кто допустил то, что развязалась война.
