И, дружески кивнув, розовая девушка убежала за кулисы, откуда ей уже махали чьи-то руки.
– Девятнадцатая!
Пейдж вздрогнула, зажмурилась, вдохнула полной грудью, повернулась на каблуках.
Манхэттен взглянула на часы.
– У тебя репетиция? Ты не опоздаешь?
– Уйду, как только выступит наша звезда.
Пейдж ступила под белесый свет софита. Рыбки-пылинки заколыхались вокруг ее щек, шиньона, меха шубки.
– Мисс?..
– Гиббс. Я знаю мой текст, – быстро добавила Пейдж.
В темноте гулко прозвучал ее короткий нервный смешок.
– Вам не жарко? Ваши меха…
– Это мой костюм.
– Хорошо. Слушаем вас.
Молчание Пейдж затянулось. Так затянулось, что Джослин подумал было, не случился ли у нее провал в памяти. Манхэттен поправила съехавшие на кончик носа очки.
– Это я, Розалинда. Вот я и вернулась, Кристофер. Я всё так же весела, обворожительна, мои зубки как жемчуг, не правда ли, я счастливица?
Грейс в розовом костюме обернулась и смотрела с интересом. Розалинда-Пейдж говорила, расхаживала по сцене, шубка нараспашку, в руке букетик.
Сделав паузу перед последней репликой, Пейдж привстала на цыпочки, раздувая ноздри, и воздух вошел в ее грудь со свистом.
– …Мне очень нравятся ваши глаза, Кристофер! Вы ничего не имеете против?
Она выкрикнула это, выплюнула, как ругательство, с силой отшвырнув от себя букетик в апогее пылкого кокетства.
– ОК, – раздался снизу невозмутимый голос Лайла Бейкера. – Отойдите в сторону, мисс… Карл?
– Это была последняя.
И тотчас многоголосый гомон заполонил театр до самых сводов, как будто запустили мотор. Пейдж кинулась к Манхэттен с убитым видом.
– Я сбилась… Всё пропало.
– Ничего подобного! – шепотом воскликнула Манхэттен. – Левая сторона, ты в финале. Цветы… Это просто гениальный ход, милая. Розалинда пришла из сада, всё в тему.
– Правда? Ты так думаешь? – по-детски недоверчиво и трогательно переспросила Пейдж. – Спасибо за букетик, Джо. Он принес мне удачу. Если я получу роль, ты будешь столоваться в Horn and Hardart весь учебный год, я угощаю.
– Horn and Hardart? Гастрономический ресторан?
– Автомат с сандвичами на Центральном вокзале, – пояснила Манхэттен.
– Дамы…
Тот, кого называли Карлом, материализовался из темноты и оказался старше своего голоса; из-под мышки у него разлетались белые листы, а лысина блестела, как лампа Эдисона над полотняным козырьком.
– Оставьте ваш телефон. Вам позвонят.
Пейдж скользнула между Джослином и Манхэттен и взяла обоих под руки.
– Ну, в предвкушении идем чокнемся в Horn and Hardart?
