Своих же товарищей по партии Нарбут характеризовал с необычайной, предельно взвинченной эмоциональностью, так, что даже не верится, что это писал не кто-то другой, а он собственноручно:
«Ненависть к ним возросла у меня ещё больше, и я с лихорадочным вниманием прислушивался ко всему тому, что говорилось о походе против большевиков. Я уже знал, уже точил нож мести против тех убийц (я поклялся перед трупом брата убить их, я их знаю!), которые напали тогда ночью… но судьба опять толкнула меня в лапы поработителей…»
Далее, как пишут уже встречавшиеся выше Киянская и Фельдман, он сообщал, что добрался сначала до Харькова, а уже оттуда – до Киева, где нашёл своих родственников буквально изголодавшимися, почему и вынужден был ради заработков вернуться к своей журналистской работе, тем более, что отца ему пришлось ещё и прятать от чекистов. А в конце этого пассажа было написано: «Но к партии решительно, категорически никакого отношения уже не имел».
Читать это «признание» Нарбута, прекрасного честного поэта, невозможно без содроганий и ледяного внутреннего холода, продирающего душу при знакомстве с написанными им словами. Успокоить себя можно только напоминанием о том, что Владимир Иванович – поэт, в полной мере владеющий литературными формами монолога, и данный документ он писал, относясь к нему, как исключительно к художественному произведению, преследующее цель произвести максимально снисходительное впечатление. А иначе как можно воспринимать исходящие из уст русского поэта и коммуниста строки: «Теперь (хотя, может статься, это и не интересно) скажу о своём отношении к тем, кто освобождает Россию. Я (это не красивая фраза) приветствую их, стойких и мужественных! Я завидую их смелости и отваге, которых у меня нет! Я шлю (если они позволят мне сказать это) свой земной поклон…»
И с каждой новой строкой, с каждым новым написанным словом эмоции Нарбута разгораются всё сильнее и ярче, и он уже чуть ли не захлёбывается написанным им в высшем возбуждении монологом:
«Я приветствую вас, освободители от большевистского ига!! Идите, идите к Москве, идите, пусть и моё мерзкое, прогнившее сердце будет с вами… только не отталкивайте меня зря!.. О, как я буду рад, если мне будет дано право участвовать в дела обновления России. А может, возможно и моё возрождение? Не знаю, но всё то, что я написал, правда – от первой до последней строки. Это – моя исповедь…»
С одной стороны, невозможно не чувствовать того, что мы читаем не столько политическую речь и откровенное признание, сколько острую публицистическую поэму, написанную от лица потерявшегося среди гражданских тупиков и зигзагов человека. А с другой стороны – всё это настолько искренне, настолько глубоко выдохнуто, что не поверить его словам не получается:
