Владимир несколько раз подчёркивал момент налёта на его дом большевистского отряда, напоминая, что «во время нападения на мою усадьбу был убит мой любимый брат Серёжа, офицер, только что вернувшийся с фронта. Кроме того, я потерял из виду всех своих близких».
Излагаемая Владимиром история его жизни в Глухове трагически развивалась, и на определённом этапе всё увенчалось неожиданными и пугающими словами: «…Я всей душой, всем своим существованием ненавидел большевиков, оторвавших у меня всё, лишивших меня всего, всего дорогого, не говоря о калечестве…»
Далее Нарбут описывал перед контрразведчиком свой воронежский период жизни, о котором он говорил, отталкиваясь от всё того же погрома его глуховской усадьбы: «…Кроме того, к отъезду меня побудило и то обстоятельство, что незадолго перед тем в Глухове произошёл большой погром жителей приехавшим большевистским отрядом. Во время погрома я и моя семья пострадали вторично, потеряв остатки имущества. В городе ожидали, кроме того, ещё и разных зверств. Прибыв в Воронеж в марте, я сперва нигде не служил и жил с семьёй на те небольшие средства, которые остались у меня (в виде жалованья, выданного мне в Глухове за службу в земстве). Когда средства иссякли, я вынужден был поступить на службу к большевикам…»
Исследователи биографии Нарбута Оксана Киянская и Давид Фельдман в объёмной и тщательно выполненной работе «Советская карьера акмеиста: материалы к биографии Владимира Нарбута», опирающейся на его персональное дело, хранящееся ныне в Москве в фондах РГАСПИ (Ф. 589. Оп. 2. Д. 4907.), писали, что, несмотря на своё утверждение того, что поступить на работу к большевикам он вынужден был только тогда, когда у него иссякли все средства, «в действительности служить начал сразу, для чего и был «эвакуирован» из Глухова. Однако сообщить такое на допросе было бы нецелесообразно. Утверждал, что и коммунистом не по своей воле стал: воронежские начальники уговаривали, вот и согласился, после ранений «находился в полуненормальном потрясённом состоянии».
По его словам, коммунистом он лишь числился. Настаивал: «Сам я никогда ни в комитетах, ни на митингах не был и через 3-4 месяца был исключён из партии за невзнос следуемых денег. Так дело обстояло до тех пор, пока в августе-сентября 1918 года я не узнал вдруг, что почти все мои близкие живут в Киеве и отец занимает должность помощника уездного начальника. С тех пор я стал рваться домой, но попав однажды в большевистскую паутину, трудно из неё выбраться…»
