— Хорошо, раздобуду. Спокойной ночи, мама.
— Ой, и еще чуть не забыла, — не отставала она, неловко переминаясь на пороге. — Наверное, действительно где-то под полом дохлая крыса. Запах просто волнами накатывает. Я поговорила с агентом по недвижимости, но он так ничего и не сделал. Я хочу, чтоб ты сам с ним поговорил.
— Ладно. Спокойной ночи, мама.
Он выждал, пока не услышал, как она мягко прикрыла за собой дверь. Потом закурил сигарету и тяжело повалился в постель, чтобы как следует поразмыслить над тем, что не поддавалось обыденным объяснениям.
Вопрос первый (с легким уколом иронии он подумал, что это звучало вполне мелодраматически для десятицентового романа): являлась ли Гертруда Риз тем, что за неимением лучшего термина можно было бы назвать оборотнем? Ответ: почти наверняка нет, в любом привычном смысле этого слова. То, что на мгновение на нее нашло, он сам ей каким-то образом передал. Это случилось только по причине его присутствия. И то ли его собственный испуг прервал это превращение, то ли сама Гертруда оказалась не совсем подходящим объектом для воплощения твари.
Вопрос второй: мог ли он передать тварь какому-то другому человеку? Ответ: да. На мгновение его размышления прервались, и перед его мысленным взором промелькнула калейдоскопическая вереница лиц, которые могли безо всякого предупреждения вдруг начать меняться в его присутствии: матери, отца, Тома Гудселла, агента по недвижимости с вечно поджатыми губами, покупателя в магазине, какого-то бродяги, столкнувшегося с ним дождливым вечером.
Вопрос третий: имелся ли какой-то способ избавиться от твари? Ответ: нет. И все же… Это было только голое предположение. Скрыться из города. Город породил ее; может, она к нему крепко прикована? Хотя вряд ли это так уж обоснованно — разве сверхъестественное существо может быть привязано к какому-то определенному месту? И все же… Он торопливо подступил к окну и после секундного колебания дернул раму наверх. Звуки, до сей поры приглушенные его размышлениями, выплеснулись на него с учетверенной громкостью, вразнобой смешиваясь друг с другом, словно инструменты, настраиваемые для некой титанической симфонии: грохот и визг трамваев и надземки, кашель локомотива на путях, гудение шин на асфальте и рев двигателей, смутное бормотание радио, слабые траурные нотки далеких гудков. Но теперь это уже были не отдельные разрозненные звуки. Всех их издавала одна бездонная глотка — этот единый стон, безгранично пронзительный, безгранично угрожающий. Он захлопнул окно и заткнул уши. Выключив свет, бросился на кровать и зарылся головой в подушки. И все же звук продолжал упорно пробиваться и туда. Именно тогда он и осознал, что в конечном итоге, хочет он того или нет, тварь выдворит его из города. Такой момент наступит, когда звук начнет проникать слишком глубоко, греметь и раскатываться невыносимо для слуха.
