– Но должно же быть определение получше?
– Ладно, вот тебе определение любви. Окончательное. Любовь – это когда всякие ништяки становятся еще большими ништяками, потому что человек рядом с тобой тоже ништяк.
Самуэль рассмеялся и сказал, что я романтик.
– Точно, еще какой. А теперь вызовем такси.
* * *
Иногда мне приходило в голову, что надо позвонить бывшему мужу, просто набрать его номер и попросить прислать платок. Как будто мы коллеги, которые не жили вместе, не были женаты, не обошлись друг с другом так сурово, что иногда я сомневалась, выберемся ли мы из этого живыми. Но мы выбрались, и я, конечно, никогда ему не позвоню. Все кончено, финиш, я о нем теперь даже не думаю. А вот платок вспоминаю.
* * *
Весна набирала обороты, становилось все теплее, в Стокгольме открылись летние веранды и… Да! Сбавь обороты. Успокойся… Я начинаю психовать, когда ты так делаешь… Обещаю, скоро я дойду до их знакомства. Лайде вернулась домой в Швецию, а мы сидели в дешевой пивной недалеко от метро Фридхемсплан. Вокруг говорили о футболе, скачках или у каких рэперов в клипах самые горячие девушки (кто-то сказал южные штаты, кто-то – западное побережье, а восточное не назвал никто). Мы с Самуэлем вспоминали, какими были в последних классах школы. Я сказал, что был примерно таким же, что и сейчас, обычным невидимкой, с которым лучше не ссориться, это понимали все. Самуэль сказал, что его не травили, но некоторые считали его странным. В средней школе проблем не возникало, потому что тогда он ходил в школу рядом с домом, но потом перешел в новую, подальше, и там обстановка была другой. Парни должны были вести себя так, девчонки сяк, и сначала ему респектовали, потому что он хотя бы не чистокровный швед. Но потом пошли слухи, что он гей, и Валентин, который занимался тайским боксом и во всех вселял страх, взял наушники Самуэля, и, хотя Самуэль в основном слушал хип-хоп, Бигги, Тупака и Снуп Догга, именно в тот раз в наушниках играла классическая фортепианная музыка, и Валентин рассмеялся и прозвал его Чайковским, который потом превратился в Чайку, а потом в Чернохвостую чайку, потому что полностью белым Самуэль все-таки не был. Они плевали в его кепку, рисовали всякое на двери его шкафчика; как только он шел в душ после физры, все выходили, а в столовой Валентин то и дело спотыкался, держа в руках стакан молока, и ронял его в тарелку Самуэля или ему на голову, и если молоко попадало на лицо, он извинялся, не пытаясь сдержать смех, потому что молоко было похоже на сперму. Самуэль рассказывал все это таким голосом, словно в этом не было ничего особенного. Но когда я это услышал, мне захотелось разыскать адрес Валентина, прийти к нему домой, позвонить в дверь, просунуть ногу в щель и объяснить ему кое-что. Самуэль улыбнулся и сказал, что это очень мило, но все было совсем не так страшно, как кажется:
