, и какие-то послабления
не могли быть вытребованы, а лишь дарованы. Посему хотят – послабляют, не хотят – гайки закручивают. Сама Малороссия уже ничего, по сути, не решала. Казаки, хоть и славно воевали, но были нерегулярной армией новой эпохи.
Тогдашней украинской элите успешно «удалось найти свое место в имперском культурном пространстве» (американский историк Зенон Когут). Поскольку ее представители учились грамоте по Святому Письму, то старорусский (или «книжный») язык звучал для них как родной. Для украинской знати постепенная замена староукраинского языка старорусским (ставшим через некоторое время собственно русским) была практически незаметной. Это означало замену одного «книжного языка» другим, а общий славянский элемент создавал иллюзию тождественности. Правда, разговорный украинский еще употреблялся в «низких жанрах», преимущественно пародийных и юмористических. Но, как заметил тот же Зенон Когут, украинская шляхта и помыслить не могла, что народный язык может быть средством выражения высокой культуры. В конце XVIII в. она полностью переняла имперскую культуру, которая была одновременно и космополитической, и русской. И внесла в нее, заметим, солидный вклад. Представители этой культурной среды воспринимали архаику своей родины как явление, уходящее в прошлое прямо на глазах.
К концу XVIII в. малороссийская идентичность превратилась не в национальную, а в локальную (в пределах Российской империи) – своеобразный «земельный патриотизм». Однако «антикварный интерес» к старине и колориту родной сторонки дожил до тех времен, когда всему этому набору культурно-исторических отличительных черт придали новый, гораздо более радикальный смысл.
Потеря остатков государственности Хмельницкого, как и всякая потеря национального суверенитета, воспринимается людьми, мыслящими в национальном украинском духе, с позиции своей нынешней исторической правоты, поскольку они знают, что бывает иначе. Их тогдашние предки не были так в этом уверены: всевозрастающая мощь Империи в XVIII в. была очевидной данностью, которая расширяла возможности людей, приобщенных к этому величию. Родная, но провинциальная Малороссия и величественный Санкт-Петербург – что выбрать как индивидуальную самоцель, поле для самореализации? Нужно признать, что при Екатерине карьера лояльных малороссиян в имперских пределах никак не ограничивалась (причины этого будут объяснены позже). Например, киевский казацкий полковник Александр Безбородько, ставший дипломатом, статс-секретарем императрицы, канцлером империи и светлейшим князем, чем не образец для подражания? Однако часть той же старшины и при Екатерине мыслила широко, но при этом видела и местные перспективы; именно эти люди и сохранили историческую преемственность, ту традицию, которой потом воспользовался, возникнув, украинский национализм.
