Необходимость следить и надзирать в печатне занимала вдову, привычно принося ей удовлетворение, но временами ей становилось так грустно, что она шла бродить одна по городу, по его узким улочкам с белыми, из местного известняка сложенными фасадами с кружевными балконами. Поднималась к развалинам древних римских арен, где пахло скошенной травой и где некогда состязались гладиаторы; шла к базилике святого мученика Евтропия, башня которой высилась над аренами, словно торжествуя над ними. Был этот Евтропий по рождению греком и самым первым в городе С. епископом, еще в языческие времена. Погиб в мучениях, закидан был камнями, затем еще впридачу и ударом меча по голове прикончен и был возле арен тайно захоронен. Несколько веков спустя останки его были найдены монахами, по расколотому надвое черепу опознаны и епископом Палладиусом удостоверены на этом основании, а также по причине сна, тем же епископом увиденного, в котором Евтропий собственной персоной ему явился.
Вдова заходила в базилику, припоминая эти басни, которые ей муж в начале ее здесь житья рассказывал, и ежилась от церковной прохлады и сырости. Спускалась в крипту, под упругие своды, лежавшие на толстых колоннах со смешными капителями, устроенными по древнему обычаю. Садилась на скамью перед черепом святого: чудесным образом спасенный уже в недавние времена от гнева фанатиков, сохраненный в Бордо, он с великой помпой в город С. был возвращен.
А в другой раз шла бродить по берегу сонной Шаранты, где росли плакучие ивы и цвели дикие травы. На закате цвет воды в реке из зеленого становился то розовым, то золотым. Она огибала стоящую над мостом арку римского императора Германика, шла к монастырю бенедиктинок, прозванному Дамским. Тут в прошедшем веке, в царствование Людовика Великого, монахини воспитывали девочек из лучших семейств королевства; сама Монтеспан, любовница короля и мать семерых его детей, здесь обучалась. И теперь тут настоятельницей была дама знатная, княгиня Дюрфор де Дюрас. «Как им живется там, этим монахиням», думала вдова. Черные платья, плащи, капюшоны; белые старушечьи чепцы на лоб. Только лицо да руки едва виднеются, все остальное скрыто навеки, запрещено, заказано. Каково это им – жить по указке, вне всякой свободы. Или потому им то и нравится, что таким образом они безгрешны: ведь где нет свободы, нет и греха? Вот и солдаты: людей убивают, а убийцами никто их не считает, ни люди, ни Церковь.
