Он заиграл и запел тонким дрожащим голосом. Вдове показалось, что он заплакал. Этот плач вызвал у нее снова чувство, дотоле ей неизвестное. Как если бы в грудной клетке у нее была дверь, и она бы вдруг широко открылась и туда бы ворвался свежий ветер, выгнал бы застоявшийся, затхлый запах и залилось бы все теплым светом, похожим на цветочный мед. Федра молилась Венере: это все по твоей вине, Богиня, но я тебя не упрекаю. Нет, все же упрекаю, ведь это по твоей вине. А раз так, то помоги мне, Всевышняя, спаси и помилуй. Сделай так, чтобы у Ипполита сердце открылось, и чувство ко мне, беззаконной, ответное проснулось. Да, была то молитва, но звучала в ней не надежда, а отчаяние. Федра просила о том, о чем просить ей было нельзя. Она молила, чтобы молитва ее не была услышана. «Пожалейте Федру, пожалейте», – пел аббат. Когда он замолчал, некоторое время все сидели неподвижно в изумлении. Лишь потом захлопали.
– Какие красоты в нашей музыке французской заключаются, не чета итальянской, – сказал маркиз, подсаживаясь к аббату. – Я несказанно рад оказать нашему национальному искусству такую услугу.
– Я вас сердечно благодарю, маркиз, – сказал аббат, встал, откланялся и был таков.
– Ну что с ним делать, – извинилась за него вдова. – Он несколько резок, как я уже заметила.
– Церковный человек, сударыня, не забывайте, – возразил епископ. – Нашему сану такое поведение пристало. Я человек в летах, могу себе позволить светские послабления, а аббат молод, и ему всячески соблазна избегать следует. Если он желает прожить в нашей Церкви долгую жизнь и ей своим искусством послужить. Так что я его одобряю и приветствую.
Епископ встал и также откланялся.
Когда гости разошлись, и вдова осталась одна, она долго еще сидела перед открытым клавесином и, казалось, все слышала высокий мужской голос. Свечи догорали. «Каково, интересно его положение?» Регулярный он священник или секулярный? Монах ли? Посидела еще, гладя лакированный бок инструмента, и сказала самой себе: «Ты больна». Кликнула Анну и отправилась спать. А проснулась с той же вчерашней мыслью. Меланхолия, томление, упреки, противоречивые желания и стремления, мысли о том, как приблизить к себе аббата, и, сразу же за тем следом, как спастись от него немедленным бегством, – все признаки и симптомы мании как собачьей, так и волчьей были у нее налицо. К доктору обратиться? «Не стану ничего теперь предпринимать», подумала. Подожду немного, посмотрю, как обстоятельства сложатся. Видеться нам так или иначе придется, ведь необходимо нужно нам изданием нашим заниматься. И она, напившись кофею и кликнув Жака-печатника и гравера-офортиста, уселась с ними изучать, как им наилучшим образом рукопись аббата подготовить.
