Все смолкло наконец. Тишина полная настала. Подлилась сколько-то времени. Тут Бенедетто, откуда ни возьмись, вышел вперед, центрально, и стал говорить по-ихнему, так что она не понимала. У него в руках была бумага в виде свитка. Он то его разворачивал, людям показывал, то назад сворачивал и свитком этими потрясал. Жестами пальцев указывал, то на свиток, то на портреты Иво и ее самой, а то на живую, тут стоящую Изабеллу. Она только лишь то поняла, что их, ее и сестру, рассматривают по отдельности. И при этом ее – не в настоящем ее виде, а в портрете, не живую, а как бы принадлежащую отцу бывшему и с отцом вместе на стене в прошлом висящую. Будто ей там только и было место, а не тут внизу, среди живых, теперешних. А Изабелла, сестра ее, напротив того, указывалась Бенедеттой в реальности, в своей живой форме и в присутствии, а не как на монете римской, как бы заключенной буквами в круглую магическую форму. Ей стало казаться, что ее с сестрой разделили теперь не только в этом зале, но и во времени. Одну отправили в прошлое, другую поместили в будущее. И что, таковым манером поделенные, они уж точно никогда в саду, на лавочке, не встретятся.
Тут Бенедетто опять сделал широкий жест рукой, поклонился церемонно и вскричал:
– Дива Изабелла Аугуста.
И снова загудели медные трубки. Главный стал толкать ее в бок, в направлении к двери, и так до тех пор толкал, пока не выдворил из зала и, больно ущипнув ее под локоть, не поволок почти насильно обратно в ее комнату. Тут он ее повалил в кресло и навис над ней страшной горой – вот-вот упадет и придавит. И был он не бледный, как обычно, а весь красный, раскаленный и мокрый, потрясенный весь до основания. Только черные круги вокруг глаз, как нарисованные. Прохрипел:
– Что ты наделала.
Ты! Так и назвал ее. А она что такого наделала? Где и когда. Не помнила. Ничего не делала, не понимала.
– Вот, – прокричал снова Главный, – они нарочно этот портрет с тебя делать испросили. Это было их черным замыслом, чтобы время протянуть. А за это время архивисты их сработали, бумаги все нужные понасобирали, а то и понафальшивили, с них-то уж станется. Не зря что гуманисты-то. И составили из тех бумаг доказательство, как вроде тестиментум от Иво самого в пользу Изабеллину. А если ты теперь замыслишь несогласное выражать, и против них действие какое спроецируешь, так они тебя, глупую, неспособной наследницей объявят, безграмотной дурочкой. И как только они смогли про безграмотность твою прознать. Неужто экзамен тебе, у меня за спиной, устраивали?
