Заплакал тут горько, зарыдал тут Болеслав и призвал к себе святого и божьего человека Адальберта. Последний по тем временам сидел тихо в своей келье, одетый по своему обыкновению во власяницу и сочинял прекрасные гимны Деве Марии. Рассказал Болеслав Адальберту, какой ему вещий сон приснился – шел тут снова в рукописи Некревского пересказ сна с некоторыми новыми деталями. И стал Болеслав опять горько плакать, и слезы его текли по его пышной бороде, ибо был он тогда хоть и не юношей, но еще человеком не старым и великим королем. Стал Болеслав друга своего Адальберта, человека божьего, от похода в прусские земли отговаривать. Но Адальберт, твердо держась своего намерения, отвечал Болеславу, что смерть свою за Сына Девы, если таковая ему в тех землях предстоит, он примет добровольно с благодарностью. Тут Болеслав призвал своих людей, дружину и супругу свою Эмнильду, дочь Добромирову, и стали они все совместно Адальберта уговаривать и плакать. Но в ответ на эти слезы, Адальберт, со своей стороны, призвал друга своего монаха Бенедетто, из Рима с ним пришедшего, а также брата своего Гауденса. Отправились они втроем в страну Пруссию. А Эмнильда взошла на стену Гнезно и стала плакать, и этот плач Эмнильды редкой красоты и силы занимал в поэме целых десять строф, то есть сто шестьдесят три строки.
Следовало затем описание путешествия Адальберта в прусские земли, его проповедь, принятая пруссами в штыки, и, наконец, страшные мучения Адальберта. Болеслав и его добрая Эмнильда через знак особый догадались о страданиях и кончине их святого друга. В тот момент, когда неверный прусс ударил смиренно молившегося Адальберта в спину веслом, так что тот упал и почти дух испустил, а все продолжал славить Сына Девы и саму Пресветлую – благодаря их за эту возможность умереть ему смертью мученика, – вся природа омрачилась, небо почернело, и прогремел в Гнезно страшный гром. Едва только Адальберт оправился от первого удара, наскочил на него тамошний служитель идолов и стал бить его палкой, повторяя при этом: «Вот тебе, получай, ибо я так понял, что нет для тебя большей радости, как только умереть за твоего странного, нищего и беспомощного бога».
А прежде чем дух испустить, имел Адальберт такое видение, длиной в четыре строфы, то есть в семьдесят шесть строк: увидел он себя самого умирающим ребенком. Родители принесли его в храм и положили на престол Девы, а Та ему улыбнулась, голову склонила и прошептала: «Не теперь еще, подождем немного». И не умер тогда младенец, а стал жить. Но при этом жизнь его как бы обратно потекла, не от рождения к смерти, а от смерти к рождению. Теперь снова увидел Адальберт то же самое лицо Ее, и даже не лицо, а ту самую Улыбку. Те же губы сказали: «Ну что ж, теперь пора». Тут колокола всех церквей римских зазвонили, и папа римский сказал: «Вот, умер великий святой», и заплакал, и крупные слезы покатились как жемчуг по его белой бороде.
