Три персонажа в поисках любви и бессмертия | страница 104

Часто проводив Жан-Батиста, с утра убегавшего в церковь, она смотрела вслед его стремительно несущейся по улице Сан-Жак фигуре, облаченной теперь в изящный сюртук, но по-прежнему без парика, с развевающейся на ветру косицей, окруженной по мере удаления лающими псами и озорной ватагой парижских пацанов, и думала о том, что ничего в своей жизни не видела прекраснее. Частенько заходила и сама в Сан-Сюльпис, благо от дома было недалеко. Присаживалась на скамейку справа и с удовольствием осматривала эту недавно перестроенную церковь. Скользила взглядом по круглящемуся своду, дельно, ловко, словно крепкими ремнями перехваченному и на розетки как на пуговицы застегнутому. На перекрестье, над трансептом парил в лучах голубь святого духа, с четырьмя евангелистами в медальонах; по углам все это было украшено изящными букетами. Разглядывала большую серебряную статую Мадонны: о ней говорили, будто металл на ее отливку был собран здешним кюре из столовых приборов, которые он за ужинами у прихожан заимствовал. Орган принимался играть. Опять что-то новое? Она улыбалась и почтительно кланялась надгробию мадам Мари-Мадлен де Лафайет, бывшей, как говорили, любовницей самого Ларошфуко.

Спускалась порой в крипту, где принято было молиться о душах в чистилище и снова улыбалась. Нет, никогда не узнает ее кареглазый непоседа, кем была его загадочная, столь внезапно возникшая из небытия и столь же таинственно исчезнувшая тетка Марго, столь неожиданным образом повлиявшая на их судьбу. А раз не узнает – ибо нет у него ни малейшей возможности это узнать – значит и нет на нем греха. Что же до нее, то и ее грех смертным никак считаться не может. Ибо была она в ту пору женщиной влюбленной, а состояние это, как всем известно, близко к помешательству. Сумасшедшие же и безумцы по каноническому праву почитаются безгрешными.

Если судить по сохранившимся, не слишком многочисленным изображениям, Павел Некревский, о котором пойдет здесь речь, был человеком внешности приятной, но неотчетливой, ускользающей от взгляда, словарю слабо подвластной, туманно-облачной, двоящейся, производной от беглого и столь же неясного дара, выпавшего на его долю, передавшегося ему от его матери, имя которой, судя по нотариально заверенному свидетельству о рождении нашего героя, было Сюзанна Деполь, то есть была она, по всей вероятности, французского происхождения, и вполне возможно, что мальчика назвали Павлом по ее, материнской то есть, фамилии, связанной, быть может, для нее с каким-либо глубоким воспоминанием или освященной неким значением. Но мы об этом вряд ли когда-нибудь что-нибудь узнаем. Ибо Павел родился в Лондоне в семье эмигрантов, перебравшихся в Англию из Польши после того, как отец его, представитель древнего рода, разорился окончательно или с кем-то поссорился, а, может быть, и проворовался, чего не бывает. Так или иначе, но именно в Лондоне, в этом, если так выразиться, центре современного прогресса и столь же современного безумия, в Кенсингтонском округе, мальчик Павел Некревский и родился. И сразу же вслед за тем наступает пауза длиной в двадцать лет, ибо мы никоим образом не осведомлены о том, что мальчик этот делал в Лондоне в своем детстве и в отрочестве, в каком – таком ли, сяком ли – заведении он первоначально обучался, не знаем, как звали его кормилицу, гувернантку, а, может быть, таковых и не было вовсе, если предположить, что семья эмигранта Некревского проживала в относительной, а может и безотносительной бедности. Во всяком случае, двадцати лет от роду наш герой поступил на обучение в Оксфордский университет, в один из его лучших колледжей – Всех Душ, – что само по себе уже является странностью и загадкой. Ведь мы не знаем и, возможно, никогда не узнаем, кто именно оплачивал его там обучение, как и почему попал он в этот старинный колледж, а знаем только, что на ближайшие десять лет поселился он именно в Оксфорде и стал там изучать сначала юриспруденцию, а затем, оставив последнюю, предался дисциплинам языковым и прочим гуманитарным и в этом преуспел совершенно.