– Дорогой, а был ли ты крещен? – спросила она его в один прекрасный вечер в довольно неподходящий момент.
Тот даже закашлялся.
– Что за вопрос? Полагаю, что да.
– И кто были твои крестные родители?
– Ну этого я не знаю.
– Вот как? – сказала Туанетта.
И повторила:
– Вот как?
После чего они продолжали прерванное занятие ровно с того момента, на котором остановились, ничего не пропуская, ибо и тому, и другой нравилась здесь каждая мелочь.
На следующее утро вдова приказала запрягать бричку, вытащила из сундука так недолго ею ношенные золотые украшения и отправилась в Ла-Рошель. Вернулась на другой день, без украшений; чем занималась, где ночевала, никому ни слова не сказала. И все пошло по-прежнему. «Современный органист» уже был объявлен как в местной, так и в парижской прессе и лежал свежими, еще чуть влажными связками повсюду в печатне, дожидаясь переплетчика. Заказы на покупку издания стали поступать: нечасто ведь такие появлялись, да еще в провинции. Жан-Батист тем временем что-то новое сочинял, на этот раз на клавесине. Она слушала и замечала в промежутках между пьесами господина Рамо и других композиторов, которых уже узнавала, какие-то совсем отличные мелодии, в которых меланхолия и радость то замедляя, то ускоряя свой бег, вдруг сливались воедино. Постепенно у нее сложилось представление о том, что она имеет дело с музыкантом незаурядным; что был у него такой дар, какому не научишься, и она поняла причину его репутации.
Тут август закончился. Сентябрь наступил. Город запах виноградом.
В один из таких первых сентябрьских дней, еще жаркий, даже до крайности, словно переспелый фрукт, но уже предвещавший вечернюю прохладу, Жан-Батист влетел к Туанетте и упал в кресло, не снимая шляпы.
– Душа моя, со мной сегодня приключилась самая невероятная вещь изо всех возможных на свете.
Она приготовилась слушать.
– Явилась в собор некая дама престранного вида, но не во внешности дело. Спросила меня. Я спустился. А она и епископа требует. Сбежались все наши, епископ пришел. Дама представилась. По имени Марго, а по фамилии – Ферье. Заявила, что я прихожусь ей племянником. И далее при всех такое рассказала! Якобы мать моя, родная ее сестра Магдалена, забеременела неизвестно от кого. Отец их, будучи человеком нелегкого нрава, этого не стерпел и приказал родившегося мальчика на ярмарочной площади подбросить. И что я и был этот самый мальчик. Проезжая случайно давеча через наш город, она меня приметила; точнее не меня, а вот это мое родимое пятно на ухе, которое у ее новорожденного племянника имелось. Далее пересказала перед епископом, право неловко было, всю географию моих иных телесных особенностей, сызмальства у меня присутствовавших.
