Михаил Ульянов | страница 11

. Какой размер монтюра у Ульянова, я знаю». Я говорю: «Делай три паричка — абсолютно как бы лысый арестант». Она говорит: «Как? Как Булычов? Он же в кудрях. Вообще весь такой неуемный русский характер». Я говорю: «Все это хреновина. Делай три монтюра, почти лысых — один лысый монтюр, такой рыжий — он же рыжий. И Шурка рыжая. Рыжеватый с легкой проседью. Второй — опять-таки арестантский монтюр с такой уже вполовину рыжей сединой. Третий — абсолютно белый, седой, но такой же арестантский монтюр». Дальше я говорю: «Ребят, вот он у меня человек — это у меня такая старая идея о том, как ведет себя прилично-успешный человек в России в собственном доме, — это у меня такая железная идея, за сорок лет она не изменилась. В собственном удачливом доме нормальный русский человек, конечно, ходит в пальто. Не то чтобы он куда-то собрался, он все время должен знать, что вся эта удачливость и все эти времена хорошие — это все такая общая времянка. И от этого у него в самом роскошном собственном доме есть ощущение своей, так сказать, личной бездомности».

Без свидетелей

Без свидетелей

В общем, у меня было все готово к тому моменту, когда пришел на первую пробу Михаил Александрович. А он предупредил меня… А в чем был номер у Михаила Александровича? Самый тяжелый номер на «Егоре Булычове». Он был наследником Щукина в Вахтанговском театре. В 1937 году Борис Захава, артист Вахтанговского театра, вместе с Борисом Щукиным, будущим Лениным в фильме Ромма «Ленин в Октябре», поставили в Вахтанговском театре «Егора Булычова» — и спектакль имел оглушительный успех. И Ульянов сидел в ужасе. Он не боялся опять-таки ничего — он боялся Вахтанговского театра, потому что скажут: «Эх, Мишка, Мишка, вот Щукин был артист — это артист! А ты что, Миша? А ты что?» И это его угнетало, просто угнетало сознание всего этого. И он приходит ко мне. А он, когда волновался, зажимался, у него всегда напрягался указательный палец. И я ему всегда на съемках говорил: «Михаил Александрович, палец».

И он пришел с этим пальцем. Я тогда еще не знал, естественно, роковое значение его пальца. Он пришел с этим пальцем, говорит: «Знаешь, я думаю, он должен быть в таком меховом жилетике. И знаешь, такие бурчики, беленькие бурчики такие. Это же любили очень волжане». Я как представил себе Ульянова в кудрях и бурчиках — мне просто дурно стало. Я как-то тихо, слабо говорю: «Михаил Александрович, мы к следующему разу, к следующему вашему приходу, мы подберем бурчики. А вот пока мы сделаем монтюрчиков несколько с гримером… вот пальто, костюм, галстук…» Он говорит: «Как костюм, галстук, что?» Я говорю: «Вот костюм, галстук, вот эти три монтюра, три стадии, значит: начало, середина и конец — и шляпа. Он как бы еще в шляпе». — «В шляпе?» — «Да, в шляпе». Он говорит: «Ну, давай попробуем». Надели монтюр, сделали грим, надели пальто. Все наоборот тому, что придумал себе Ульянов с тем, чтобы победить Щукина. Надели шляпу. Он пошел посмотрел на себя в зеркало и вместо того, чтобы ударить мне в лоб прямо, что он мог сделать с большим, так сказать, успехом, он сказал: «Ты знаешь, а мне нравится. Мне нравится так — снял шляпу, надел шляпу, снял, надел. Нет, точно мне нравится».