И однажды он лег в кардиологический центр, которым руководит великий врач, профессор Чазов. Лег туда, чтобы ему там что-то сделали с кровью. Стали обследовать кровь и пришли к выводу, что положение его очень тяжелое и нужна сложнейшая операция на главные артерии. В эти артерии все нужно поставить по тромбоулавливающей сетке. Это была очень тяжелая операция, которая происходила, как ни странно, под местным наркозом. Потому что эти места, не тромбы, а артерии, отслеживали и взрезали их. И во время этой операции произошла страшная вещь. Вдруг они коснулись какой-то артерии, из которой со страшной силой хлынула кровь, и, как мне рассказывали потом врачи, эта кровь была потом даже на потолке. Кровь не могли долго остановить, и врачи поняли, что кровопотеря такая, что надо заменять чем-то. Стали заменять эту кровь донорской кровью, и пошла какая-то страшная белиберда. Врач, который вел операцию, сказал: «Саша, вы знаете, мы не знаем, чем кончится операция, поэтому просто обращаемся к вам на всякий случай. Конечно, мы сделаем все, что возможно, но на всякий случай позвоните родственникам или нам скажите, чтобы вы хотели, чтобы мы успели все сделать, на всякий случай… Эти минуты могут оказаться последними в вашей жизни». Саша сказал: «Честно? Мне бы очень хотелось стакан виски». И они принесли ему стакан виски. И кто-то промокал кровь на потолке, кто-то что-то продолжал вводить в вены, а Саня выпил стакан виски, и, как он мне потом рассказывал, на душе ему стало исключительно хорошо. И врачи видели, что с ним происходит. У всех врачей исчез этот ужас возможного ухода человека, которого знает вся страна. И как ни странно, на душе врачей стало исключительно хорошо. После чего я дал себе зарок не делать ничего из того, что мне советовал Марк Анатольевич Захаров, любя Сашу как родного сына. Потому что я понимал, что все, что нужно сделать для собственной жизни и собственного счастья, Саша сам знает лучше всех.
* * *
«Бременские музыканты» сыграли в Сашиной судьбе весьма драматическую роль. Попробовав этого страшного зелья кинорежиссуры, он уже не мог успокоиться. Его не интересовал успех или неуспех его картины. Не интересовали зрительские и, самое главное, отзывы критики. Зрительские еще интересовали, отзывы критики — никогда. Его не интересовало отношение к его картине даже близких людей. Он помнил то чувство необыкновенного счастья, которое он испытывал на съемочной площадке, когда снимал свой фильм. И все последние годы он все время с абсолютно неодолимой мощью попавшего в зависимость человека шел к тому, чтобы снова начать снимать. Многие считают, что именно это и стало одной из самых серьезных побудительных причин к его последней страшной болезни. И я несколько раз пытался Саше сказать: «Саш, ты понимаешь, ты взял уж очень немыслимо тяжелую постановочную вещь — „Гиперболоид инженера Гарина“ Толстого». А он задумывал картину так, чтобы всем этим мощным голливудским картинам с их невероятными техническими компьютерными эффектами и комбинированными съемками был победно противопоставлен русский вариант благороднейшего сочинения Алексея Толстого.
