— Белые рубашки? — спросила я.
— Ослепительно белые!
Я положила трубку. Всё-таки бабушка подтвердила мне, что раньше не было цветных рубашек.
Я ещё раз присмотрелась к чёрно-белым фотографиям в альбоме. На одной отец стоял на высокой горе с моими дедушкой и бабушкой и моим дядей. Все с рюкзаками и в тяжёлых туристских ботинках. У дедушки был очень радостный вид. У остальных — нет. На следующей фотографии мама и другие мои дедушка и бабушка сидели у дома-трейлера. Дедушка высоко поднял марлевый бинт, которым он перед этим крепил дом-трейлер к фаркопу. Я это знала, поскольку дедушка рассказывал об этом на каждом дне рождения. Сразу после истории с садистом. Мой дедушка был врачом и любил за обедом рассказывать истории из своей практики. В садистской истории речь шла о парочке, которая явилась к моему дедушке на приём поздно вечером.
— Потому что у женщины торчала иголка в заднице! — заявлял дедушка, цепляя вилкой кусок пирога. На этом месте рассказа мать всякий раз бросала на дедушку сердитый взгляд. Но дедушка всё равно продолжал: — И сидела она так глубоко, что без помощи врача уже не вынималась! — И засовывал пирог в рот. Жуя, он говорил: — Потому что они были приверженцы садомазохизма, если вы знаете, что это такое, — и довольно откидывался на спинку стула.
Когда дедушка рассказывал эту историю в самый первый раз, я спросила у матери, что такое «задница».
— Это приличное название жопы, — сказала бабушка, а мать после этого добавила, что бабушка наша из деревни, на что отец сильно рассердился.
Я захлопнула фотоальбом. Так я и не продвинулась дальше. Если я не могу разузнать, что делали мои родные для того, чтобы стать цветными, то, может, проще узнать, что же дядя Фридхельм делал неправильно?
Я застала мать в коридоре, она стояла на стремянке и сверлила в стене дырки. Дрель ей подарил на Рождество отец.
— Мама, — крикнула я сквозь шум дрели, — а почему это дяде Фридхельму так плохо на Мадагаскаре?
Мать выключила дрель.
— Понятия не имею, детка, — сказала она.
— У него много друзей?
— Я же сказала, не знаю!
Мать снова включила дрель.
— А разве людям он не кажется странным?
— Вполне возможно, — сказала мать и вонзилась дрелью в стену.
Я пошла в свою комнату и легла на кровать. Должно быть, дядя Фридхельм очень несчастлив — быть таким чёрно-белым среди разноцветных людей. На улице и в кафе на него наверняка оглядываются. Может, они думают, что у дяди Фридхельма какая-нибудь заразная болезнь, и поэтому не хотят с ним водиться. В конце концов, им же не хочется, чтобы весь Мадагаскар стал чёрно-белым. Минуточку, весь Мадагаскар? Я вскочила с кровати и побежала в гостиную. Фотоальбом всё ещё лежал на столе. Я раскрыла его на том месте, где они стоят на горе с рюкзаками. Там всё было чёрно-белым. Теперь ясно, подумала я, почему бабушка ничего не хотела говорить про водолазки. Она сама раньше была чёрно-белая. Дедушка тоже. И горы. Весь мир, должно быть, раньше был чёрно-белый. Может быть, подумала я, дело вовсе не в моём дяде. Он не стал цветным, потому что Мадагаскар не стал цветным, в отличие от всего остального мира. Если бы он приехал домой, он бы расцвёл. Я нашла решение. Я могла бы ему помочь. Я села в своей комнате за письменный стол.
