— Ты прекрасно понимаешь, Лазарь, что я не доеду, — с несвойственной ей обычно мягкостью вздыхала старуха. — Мы не дети, зачем строить иллюзии?
— Тебе нужно тепло, и тогда всё будет иначе. — Голос его звучал на пределе боли и нежности. — И потом — война скоро кончится.
— Ты думаешь?
— Конечно!
— Ты всегда был оптимистом, Лазарь. Не забывай только, что немцы уже под Москвой.
— Всё будет хорошо, вот увидишь.
— Главное, чтобы было хорошо нашим детям.
— Для этого тебе и надо держаться.
— А тебе?
— И мне тоже… Ради тебя.
— Ах, Лазарь, Лазарь, мы уже старики!
— Ты — нет.
— Ты неисправим.
— Для тебя, Роза.
— Прости меня, Лазарь, — голос ее пресекся, — но эти проклятые боли!
— Я знаю, Роза… Знаю… Если бы я мог болеть сейчас вместо тебя!.. Попробуй заснуть.
— Как я люблю тебя, Лазарь…
— Спи… Я посижу около тебя.
— Лазарь…
— Спи…
Слова, кружа над Владом, отягощали ему душу еще не испытанным доселе смущением, и, засыпая, он никак не мог отделаться от ощущения вины, истока которой ему пока не дано было определить. И снился Владу дворник дядя Саша в душной тени дворовых лип. «Жиды, — смутное лицо дворника призрачно маячило перед ним, — народ хи-и-итрющий! «Ре» выговариваит — поет, не выговариваит — в оркестре. Русский дурак на трубе играит, а он — на скрипке. Вот так». И впервые бесхитростная физиономия его казалась Владу отталкивающей…
В Сызрани состав нагнало известие об освобождении Узловой. В этот вечер дед вернулся со станции под заметным хмельком.
— Хватит, набедовались, — торжественно объявил он с порога, — пришел и на нашу улицу праздник, Узловую взяли, домой поедем.
Сказал и осекся, услышав в ответ вязкую, напряженную тишину: известие не вызвало энтузиазма у его попутчиков.
— Поздравляю, — вяло уронил глава семьи, — счастливого вам пути обратно.
Остальные лишь обреченно опустили глаза: перспектива снова оказаться на морозе, среди многотысячного потока беженцев, штурмующих проходящие эшелоны, не вызывала в них ничего, кроме тягостной тоски.
— Так вместе поедем, Лазарь Михалыч, — попробовал приободрить их дед. — Веселее будет.
— К сожалению, Савелии Ануфриевич, — слабо улыбнулся тот, — это невозможно, у нас другие планы, да, таки другие.
В знак согласия с мужем Роза Яковлевна лишь величественно кивнула.
Прощание было недолгим и молчаливым. Они схлынули из вагона так же стремительно, как и появились. Только Лёвка, чуть задержавшись, протянул Владу руку и сразу же озадачил его:
— А я из-за тебя с бабушкой поссорился.
