— Когда было дело, Роза Яковлевна, — отговаривался тот, подаваясь к выходу, — чего уж там!..
Дед исчезал, а старуха всё еще продолжала честить его в спину:
— Да, да, дорогой товарищ Михеев, еще как заслуживаете! Вы не только покрывали саботажников, но и миндальничали с дорожной аристократией, либерал несчастный, кадет! — Покончив с дедом, она поворачивалась к Владу. — Несчастный мальчик, быть в родстве с перерожденцем! — Оценивающе прищурившись, она сокрушенно вздыхала. — У тебя значительное лицо, мой друг, ты будешь или большой жулик или государственный деятель, что, впрочем, одно и то же.
Она умолкала, как бы уходя в себя, спицы в ее пальцах беспрерывно шевелились, сплетая одну петлю за другой, и ее можно было бы почесть глубоко удовлетворенной собою, если б не издевательская ухмылка, блуждавшая в морщинах вокруг ее губ, которая сводила на нет всё только что высказанное: неисповедимы пути женской логики!
К Владу глазастым колобком подкатывался ее старший внук Лёвка с вечной шахматной доской под мышкой:
— Сыграем?
Шахматы для Лёвки составляли смысл существования. С ними он ложился, с ними вставал. В любое время дня его можно было застать с шахматной доской или перед нею. Он постоянно разыгрывал с самим собой бесчисленное количество вариантов. Едва обучив Влада передвигать фигуры, Лёвка сделал его своим обязательным партнером. По сути Влад скорее лишь присутствовал при игре, чем играл. Лёвка последовательно и педантично исправлял всякую его оплошность и был особенно доволен, проигрывая, таким образом, самому себе.
Расставляя фигуры, Влад не выдержал, позлорадствовал вполголоса, благо внизу его едва ли было слышно:
— Злая у тебя бабка, — как змея.
Тот коротко, обжигающе вскинул на него глаза и тут же снова опустил их долу:
— Ходи.
— Злая, говорю, у тебя бабка.
— Не надо, Владик.
— А что, если злая.
— Ты же видишь, она больна.
— Мой дед тоже больной весь.
— Ходи, Владик…
— Нет, ты скажи!
— Ей плохо, Владик, очень плохо.
— Подумаешь!
— Ты… ты… — Слезы душили его, руки тряслись и прыгали. Как ты можешь! — Он нервно смешал фигуры и бросился с нар. — Я больше с тобой не разговариваю!
Влад только пожал плечами и повернулся на другой бок: твое, мол, дело.
Ночью Влад проснулся от резкого толчка снизу: вагон двигался, легонько подрагивая на стыках. За остекленным люком текла студеная декабрьская тьма, кое-где пробитая звездами. Слабое пламя времянки отбрасывало вокруг веер скользящих теней. Шёпотный разговор кружил у огня, скрадываемый движением состава и полусумраком.
