Но это еще впереди, а пока страна встречала первую военную зиму, и товарный пульман с архивом Узловского депо, прицепленный к сплотке паровозов, кружил Влада и старика Савелия по неисповедимым путям Великой Эвакуации.
Диковинный поезд — восемь паровозов, два пульмана — с черепашьей скоростью полз через заснеженные пространства, сутками отстаивая в тупиках безымянных разъездов. На больших станциях вагон осаждали беженцы, сулили за проезд всё, вплоть до золотых гор, плакали, унижались, но дед оставался непреклонен: никаких посторонних около казенного имущества. Иногда, как бы стесняясь своей вынужденной черствости, он оправдывался:
— Только потачку дай, отбою не станет, а у меня здесь секретная документация, если что, голову с меня сымут на старости. Опять же, не приведи Господи, зараза какая, заболеешь, куда я тогда с тобой? Всем мил не будешь.
В Пензе они застряли всерьез. Дед с утра до вечера пропадал, обивая пороги станционных кабинетов с просьбами о внеочередной отправке, но хлопоты его, видно, успеха не имели, потому что сплотка с двумя теплушками в хвосте вторую неделю не трогалась с места. Предоставленный самому себе, Влад целыми днями уныло слонялся вдоль состава, томясь скукою и бездельем. Единственное его развлечение — лазить по паровозным будкам — давно приелось ему, и на стоянках он обычно не знал, куда себя девать.
Но однажды туманным морозным утром, бесцельно бродя вокруг состава, он увидел закутанную до бровей в старый пуховый платок девочку. Высокая, в больших не по росту валенках, она зябко топталась около теплушки машинистов, с интересом оглядываясь по сторонам.
— Ты кто? — От неожиданности он даже поперхнулся. — С какого эшелона?
— Мы с Ожерелья. — Ее вздернутый нос вызывающе вознесся кверху. — А тебе что?
— Ничего… Спрашиваю просто.
— Любопытной Варваре нос оторвали. — Она необидно засмеялась и тут же словоохотливо объяснила: — Папка мой здесь заболел, нас с эшелона сняли. Сидеть бы нам здесь и сидеть, да папка знакомых машинистов встретил, они нас к себе посадили… А ты, наверно, который со стариком едешь, нам машинисты говорили? Владькой тебя зовут?
— Владькой… А тебя?
— Таня я. Сироткина Таня.
— Ты в какой перешла?
— В шестой. А ты?
— В пятый, — соврал Влад: слишком уж унизительным показалось ему быть два класса младше ее. — Я опоздал на год… Болел.
— Смотри, а такой маленькой!
— Выросла, дядя Петя, достань воробушка! — задохнулся он. — И хвалится!
Она не обиделась, даже как будто была польщена:
