– Нищий совсем? – тихонько спросил я у Лены, она кивнула. – А чего его не турнут тогда?
– Кодекс Наполеона. Никто не имеет права отказать в стакане воды. И никого нельзя арестовать за бродяжничество, если у него есть хотя бы пять франков.
Да… я-то, несмотря на исторический факультет, Бонапарта считал все больше полководцем, а он, оказывается, социальные новации узаконивал.
Волосатый тем временем потягивал воду и обводил помещение оценивающим взглядом. Убедившись, что никого, кроме нас, нельзя заподозрить в наличии лишних денег, он повернулся вполоборота, пристроил на коленях папку и принялся рисовать, поглядывая на Лену. Мы допили и доели и совсем уже собрались уходить, как он протянул нам листок и представился:
– Modigliani, artiste et Juif. Vous souhaitez acheter un portrait de votre dame pour cinq francs?
– Говорит, что он Модильяни, художник и еврей. И предлагает купить мой портрет за пять франков, – перевела Лена.
Я уточнил – его звали Амедео, тут мне карта и поперла. Еще бы, нарваться на будущего классика, ныне полуголодного и рисующего за копейки. Купил, конечно. И договорился купить все остальное, для чего придется опять карабкаться на Монмартр – сегодня нам необычайно повезло, что Амедео загулял тут, на Монпарнасе. А пока пора была идти на встречу с Бурцевым.
– А что же это вы, господин Распутин, без своих знаменитых очков? И сюртука с крестом?
Публицист оказался въедливым, ехидным мужичной в очень приличном, недешевом костюме. Но вот репутация его докатилась даже до студента-историка ЛГУ, то есть до меня: был он знаменитым разоблачителем провокаторов и полицейских агентов. Эдакая революционная контрразведка в одном лице, потому-то я и решил подбросить ему наводку. Чем быстрее придавят террористов – тем лучше, и пусть их давит не только полиция, но и сами революционеры.
– Зря ерничаете, Владимир Львович. Божьи откровения не от наряда зависят, а вот будь я в нем, завтра же по всему Парижу раззвонят, что сицилист встречается с царевым фаворитом.
– И какими же откровениями вы нас сегодня побалуете? – Бурцев сделал неопределенный жест вилкой с наколотым на него кусочком мяса.
От обеда он не отказался и наворачивал с аппетитом, приятно было на человека смотреть – кто хорошо ест, тот хорошо работает.
– Азеф.
Вилку он отложил и куда внимательней поглядел на меня:
– Что Азеф?
– Провокатор. Много худого совершил и еще больше совершит, коли не остановить. Люди к убийству привыкают, злобу множат.
