Нас же удивило и озадачило поведение офицеров. Они словно отрешились от мира, безропотно покоряясь судьбе. Зная, что мы, новички, прибыли из Крыма, ни один из них не спросил о Севастополе. Моя попытка завести разговор с полковником ни к чему не привела. Он буркнул себе что-то под нос и отошел в сторону. Так же вели себя и остальные банщики.
Устроившись на новом месте, Качурин возмущался:
— Что за люди! Кроты какие-то или просто шкурники, за свое теплое место дрожат.
Заремба высказал предположение:
— А может они боятся провокаций. Мало ли немцы подсылают шпионов.
Провокаторы в лагере действительно попадались, но пленные с ними безжалостно расправлялись. Наш Володька частенько приносил новости: в одном месте Иуду прикончили на веревке, в другом — размозжили череп… Предателям нет пощады! И неспроста Виктор своевременно учуял недоброе и ретировался к своим покровителям.
Но меня почему-то тянуло к банщикам, хотелось наедине перекинуться с ними словом. Не может быть, чтобы люди так безропотно отказались от своего человеческого достоинства. Однажды старший по казарме разрешил мне сходить в баню, попросить мыла. В душе я надеялся, что меня ожидает успех, что в небольшом кирпичном домике я найду ответ на вопросы, которые мучают меня и моих друзей.
Баня находилась почти рядом с нашей казармой, ее глухая стена прилегала к колючей проволоке на границе лагеря. Совсем недавно помылась очередная группа пленных. Я постучал. Негромкий голос спросил:
— Кто там?
— Свои, я на минутку. Старший казармы просит хоть кусочек мыла.
Дверь приоткрылась. Передо мной стоял седоголовый стройный полковник.
— Время работы истекло, — сухо сказал он. — Не положено никого пускать. А мыла у нас нет, все израсходовано.
Его явная недружелюбность взорвала меня. С издевкой в голосе я произнес:
— Говорят, вы когда-то были советским командиром…
— Действительно, был, — тотчас отозвался он. — Командовал полком, служил начальником штаба дивизии. А сейчас, как видите, банщик. Судьба!
Сказав это, полковник решительно потянул на себя дверную ручку.
— Уходите! Заметит патруль — и вам, и мне несдобровать.
Я возвратился растерянный. Старший по казарме посмеивался надо мной:
— Говорил тебе, майор, не ходи. У этих мужиков зимой снега не выпросишь. Да и вообще они нашего брата не признают, для них авторитет — сам комендант.
А рано утром я проснулся, разбуженный винтовочной стрельбой. Огонь вели, как видно, со всех вышек. Володька вскочил и помчался в коридор. Там уже собралась половина казармы. Старший шумел, загоняя людей в помещение. За малейшее нарушение распорядка ему доставалось от Мейдера по первое число. Но малый он безвредный, на нас не доносит. И хотя мы с презрением относились ко всем, кто был на услужении у немцев, своего старшего иногда даже жалели.
