— Нарисуй мне льва.
И поспешно совал ему, словно необходимо было перехитрить его своей нежностью, альбом. Карандашом он рисовал наискось стоящего льва, передними лапами опирающегося на холмик или цирковую тумбу, и никогда не рисовал заднего плана.
— Нарисуй мне тигра.
И я получал тигра.
Рождество мы праздновали у его родителей. Однажды мне подарили деревянную казарму с солдатами. Посредине казарменного двора стояли рядом три особенно хорошо отлакированные фигуры, имена которых я запомнил: темно-синий, в адмиральской фуражке — это был Рёдер, посередке глинисто-коричневый Гитлер и рядом, в голубой пелерине, — Геринг. Я узнал, что они всем командуют. Огляделся: кто из тех, что собрались сейчас под рождественской елкой, командовал? Никто. Я стал разглядывать отца и пожелал, чтобы он чего-то еще достиг. И заранее этому радовался. Тогда мы наверняка куда больше вместе совершим. Надо лишь подождать. Рождество — такой вот праздник ожидания. И когда-нибудь наше ожидание будет вознаграждено. Я привык бережно обращаться с любым подарком, у меня скромные дары были в хороших руках: танк с блестящим черным механиком-водителем, которого я мог вынуть из люка.
Кремни сыпали искры из спаренных стволов башни, а двигался танк на зубчатых резиновых гусеницах. На стене висели часы с кукушкой, иногда я удерживал деревянную раскрашенную кукушку, когда она принималась куковать. Стоял на диване, вперив глаза в кукушку, и задумывал желание. Кукушка сидела в часах, глаза у нее были неподвижные и блестящие, как вещунья она распахивала и захлопывала дверцу.
Отец, видимо, не замечал, как я из своего угла вел постоянное за ними наблюдение. Они дарили мне в виде игрушек символы своей жизни. На рождество отец подарил мне книги: о том, как в первую мировую войну эскадра графа фон Шпее была разгромлена превосходящими силами англичан у Фолклендских островов. Идти ко дну с развевающимися знаменами.
В хрестоматии начальной школы я видел картинку, где немецкий матрос тонул, держа над головой знамя. Я прочел, что Рихтхофен окрасил свой истребитель в красный цвет, дабы наводить ужас на врага. Меня окружали неслыханной храбрости мертвые герои. Когда Рихтхофен в книжке был сбит, я приписал это не его отчаянной глупости, которая своим окрашенным в красное самолетом приманивала все больше честолюбивых врагов, а какому-то неведомому губительному механизму, дарившему таким героям раннюю и незабываемую смерть. Подспудный смысл их продолжающейся в книгах жизни: смерть сильнее жизни. Сперва жить в стороне от жизни, а затем напоследок козырнуть — это же не что иное, как бегство в небытие. Позднее я видел вербовщиков смерти в кино: улыбаясь с юмором висельника, командир безнадежно затонувшей в первую мировую войну подводной лодки объясняет экипажу обстановку. И никогда, ни до этого, ни после, я не чувствовал себя так уютно запертым в темноте кинозала, как при этих словах, да и теперь ощущаю то же самое, когда вижу эту сцену в телепередаче из истории кино; командир говорит: «Пусть мы, немцы, плохо умеем жить, зато великолепно умеем умирать».
