речи
созвучий строгих и красивых, которых
она понять была не в силах / «Лесные знанья» – такое понимание зовётся / Немногим этот дар даётся / Звериных слов она не знала / И дальше путь свой продолжала.
Собственно, заумь – это та же самая речь, но произносимая в другом пространстве. В мифологии эта разнокачественность, и поэтому неоднозначность пространственно-временных уровней, – вещь обычная и очевидная. Когда эта очевидность вдруг замутилась, то на её место встали бескачественные линейные время и пространство. Однолинейному пространству соответствует однозначный язык. И по противоположности: заумь есть нелинейный и неоднозначный язык окачественного мифопоэтического пространства. Это вовсе не означает его бесструктурности, а только то, что его организующий принцип – другой. И поэтому заумь, которую слышит Настасья, хотя и не понимает её, есть строй созвучий строгих и красивых.
Пространственный аспект зауми проясняется вполне в контексте загробного странствия души. Настасья, идущая по топям, по лесу, да ещё одетая в шелка и бархат, с венком из цветов – это душа умершей девственницы, совершающей своё посмертное странствие в поисках места успокоения и встречающейся с чудовищным франтом – демоном нижнего мира, который её преследует, после чего она оказывается у реки, превращается в пташку и тает. Таяние в архаических традициях, как и проглатывание души умершего инфернальным чудовищем, означает вторую и окончательную смерть. Эти опасности, которые ожидали душу в Стране смерти, делали особенно важным правильный похоронный обряд, посредством которого мёртвый получал информацию о топографии Страны смерти и её обитателях, а также обеспечивался специальным проводником, отводившим его в безопасное место, где он мог бы наконец успокоиться[28]. Настасья отправляется в своё последнее странствие без этой информации и без проводника. Она убегает украдкой, т. е. умирает неизвестно где и как, а может быть, и вовсе кончает самоубийством, и поэтому бродит по берегу, как тени непогребённых мёртвых, собравшихся на берегу инфернального Ахеронта [Verg. Aen.VI, 325–326].
Этот контекст post mortem бегства девы Настасьи задаётся и указывается с самого начала: Ворожея старуха той же ночью – сказала: / – Прогуляться я не прочь / Не улежать мне на моей овчине / Я чую запах мертвечины. Вообще, это прерогатива колдунов, ворожей, шаманов превращаться в животных или в птиц и в этой форме отправляться в преисподнюю или куда-то ещё
