.
Прозерпину похищает Аид, бог страны Смерти, а Настасья Власьевна сама себя «похищает». Её бегство разворачивается на фоне инфернального пейзажа. Сначала она бежит пустынными полями, затем выходит на дорогу, которая здесь обозначает предел – границу между полем и лесом, верхним и нижним миром. Переходя дорогу, она в свирепый лес заходит, который здесь символизирует Страну смерти. И поэтому именно на этом пределе Ночная птица к ней летит / Кружит над ней / В мучительной тревоге хричит / Зовёт к отцовскому порогу, т. е. вернуться в мир живых.
Эта ночная птица появляется во второй раз, когда дева проходит берлогу медведя и идёт между деревьями-призраками: Кругом деревья наступая / Одервенелые показывают лица. Это прохождение через «одервенелые лица» сопоставимо с движением Персея к дому Горгон: скалы, / Скрытые, смело пройдя с их страшным лесом трескучим [Ovid. Met. IV, 777–778]. На пути Персей встречает людей и животных подобья, которые обратились в камень, едва увидали Медузу. В функцию медведя в берлоге, как и стража Страны смерти Цербера, входит истощать жизненные силы у всякого, кто входит в этот лес, будь то живой или мёртвый: Хватайте жизнь за каждый волос / Пока она в крови бурлит[27].
В этот самый момент Настасья снова слышит ночную птицу, которая её больше не зовёт, потому что она уже в Стране смерти, а только подтверждает совершившуюся заумную трансформацию персонажа. Эта птица появляется точно на том пределе, когда одной половиной дева в «лесу», а другой – у «воды»: Уж леса ей не слышен шелест / Уж впереди воды синеет гладь. До сих пор не было зауми, а только немногие и вполне понятные искажения: сбераешь, хричит, одервенелые. После прохождения берлоги слова начинают растягиваться (пор – ру), претерпевать необратимые искажения (Беюс что скаро) и совсем разрываться (И в тур / И в гар / И брор – ру), переходя затем в птичью заумь: Ильиц фью / Ильиц бью / Ильн цивци, цывци трору.
Эпизод с говорящей птицей обнаруживает пространственный аспект зауми. Заумные слова произносятся по ту сторону нормативного времени и пространства. Нормативная речь, ясное слогов звучанье, противопоставляется этой другой, по-ту-сторонней речи созвучий строгих и красивых, которых она понять была не в силах / «Лесные знанья» – такое понимание зовётся / Немногим этот дар даётся / Звериных слов она не знала / И дальше путь свой продолжала.
Собственно, заумь – это та же самая речь, но произносимая в другом пространстве. В мифологии эта разнокачественность, и поэтому неоднозначность пространственно-временных уровней, – вещь обычная и очевидная. Когда эта очевидность вдруг замутилась, то на её место встали бескачественные линейные время и пространство.
