, а у ангела – нехорошие думы. Лестница, по которой спускаются на землю ангелы и по которой восходят души в «небесную саклю», ведёт в хтонический храм безумного бога Гаврилыча:
В каких созвездьях я, / В каком дурацком храме? [Бахтерев 2001 I, с. 24]. Завертевшийся в экстазе обитатель этого храма заговаривает заумью, которая переходит в беснование, Петербург оказывается Тулой, а комнаты наполняются всякой нечистью:
не то люди, не то звери [Бахтерев 2001 I, с. 38]. В этот самый момент появляется Гермес-вожатый с неуклюжим ухом [Бахтерев 2001 I, с. 39]
[15]. И опять начнётся, уже в Туле или где-то ещё, та же самая чехарда. Можно, конечно, продолжать, зная наперёд, что всё равно никогда не кончить начатого рассказа. А можно вернуться назад, к началу, меняя фразу или прибавляя-убавляя какое-нибудь словечко, что и делает Бахтерев, отдыхая на этом тайном своём досуге от своих должностных писаний с их бессмысленным началом и дурацким концом.
Бахтеревский метод «цветных заклеек»[16] по видимости напоминает метод Гоголя: «Вот что значит, когда живописец дал последний туш своей картине. Поправки, по-видимому, самые ничтожные: там одно словцо убавлено, здесь прибавлено, а тут переставлено – и всё выходит другое»[17]. Вроде бы, как и Гоголь, Бахтерев постоянно что-то добавляет, убавляет и переставляет. С какой целью? Для улучшения? В действительности происходит не улучшение, а возникают «другие сочинения». При этом следует заметить, что эти сочинения вовсе не равноценны. По сравнению с Обманутыми надеждами, в Ночном миракле из Мо-хо-го[18] происходит явная вульгаризация главных персонажей и вообще всей ситуации. О первом из этих «вариантов» можно говорить как о своего рода романтической пародии, в которой герои ищут «преображенья», но оказываются не у того бога. Лестница, по которой они думали взобраться на небо, привела их не в небесную саклю, а в безумное обиталище изувера-шамана.
В Ночном миракле речь уже идёт не о «преображенье», а о «переселенье»: герои оказываются не у другого бога, а в другом подвале. Выбор, таким образом, уже идёт только между этим и другим подвалом, а не Землёй и Небом, и всё человеческое существование безнадежно и навсегда погружается в подвал, становится чистой небылью. И хотя публика, собравшаяся в подвале, из него вроде бы выходит на «взморье» (сразу же вспоминается рижское взморье как идеал отпускного «переселенья»), но при этом распевает заумную песенку, которая никогда не кончается, т. е. в действительности нет никакого выхода или разрыва, а есть один только
