, у Бахтерева ничего не выпирает: все блоки тщательно прилажены один к другому. Его бесконечные переделывания одного и того же текста создают впечатление, что он был только тем и занят, как бы по-лучше приладить заготовленные заранее слово-блоки. Отсутствие «логического конца» в бахтеревских «вариантах» – не по неспособности что-то окончить, а вполне сознательный принцип. Это род мозаичной литературы, которая в принципе не может иметь завершения. В этом бесконечном комбинировании-прилаживании разнородных элементов-осколков, собственно, и состоит «поэтический метод» Бахтерева. При этом он не шлёпает как попало, а, как джентельмен старых времён, внимательно раскладывает пасьянс из слов, которые когда-то составляли здание русской классической литературы, вдруг развалившееся, как карточный домик. Бахтерев как бы вытаскивает слова-карты из вороха, перекладывая время от времени, кое-что прибавляя или выбрасывая, и так до бесконечности. Он – как бог-дитя, вечно играющее в игрушку мира.
Выходят в высшей степени забавные сочетания, выворачивающие наизнанку привычные метафоры[6]. Иван Говрилыч говорит, как бог, а Бог говорит, как Степан Гаврилыч, разогреваясь, как индийский аскет от тапаса: Став лицом, став грудью красный [Бахтерев 2001 I, с. 29]. На этом выворачивании строится бахтеревская комедия с шарманкой. Эта последняя вводит кукольную, «петрушечью» тему. Петрушка, который должен был бы кувыркаться, начинает вдруг ни с того ни с сего произносить трагические монологи, в которые вклиниваются фразы явно из другого репертуара, словно у него какое-то колёсико сломалось: срабатывает не вовремя, останавливается невпопад и задевает другие колёса, которых оно не должно касаться, в результате чего эффект получается удивительный.
В высшей степени значителен для Бахтерева Аристофан, во всяком случае, некоторые «обэриутские» комедии древнегреческого поэта[7]. В Лягушках бог театра Дионис то и дело меняется одеждой и ролями со своим слугой: Что ты бог, не забывай, / Раз уж нарядился богом [с. 596–597][8]. Всё это происходит в Аиде, куда Дионис приходит, хотя и бог, но переряженный в другого бога – Геракла. Гребя в лодке Харона, он всё время слышит пение лягушек: Брекекекекс, коакс, коакс. И под конец сам заговаривает заумным лягушачьим языком: Брекекекекс, коакс, коакс! / Мне нипочем ваш горлодёр [с. 259–260][9].
Эта перебранка Диониса с лягушками очень напоминает диалог Петрова со Степаном Гаврилычем: вначале Петров не разумеет, а потом сам заговаривает заумно, что, однако, оканчивается для него катастрофой
