Трудно определить причину, по которой они все были построены согласно росту. Скорее всего, повинуясь командам Гржибайло, доброжелательно помахивавшей стозарядным пистолетом. Всё так. Единственное, что непонятно, зачем эта женщина оказалась в подпольном палисаднике?
Ну, а первым ступал по кругу, конечно же, самый длинный, может быть и самый костлявый, в оранжевой шёлковой шапочке, обвешанной шарикоподобными висюльками, с языком-треугольником у пиджачного кармана. Он шагал, обходя кругом каждое дерево, шагал, выпятив живот, с игральными косточками за щеками. А рядом бежало что-то чёрное, повизгивая узким носиком.
– Кепочка-кепи! – шамкал тот долговязый, подгибая колени, вздрагивая отсутствующими бровями, приставляя кулаки к едва приметным глазницам.
Согласно росту, сразу за длинным шагал другой, который вскидывал негладкое лицо, изображая гордость.
Как знакомо поводит он ноздрями! Всё-таки я вспомнил и одну его неповадную историю с награждениями. Назвался чинарём, и, чтобы нашлось перед кем шуметь пятками, расплодил столько ему подобных, сколько сумел. Сначала наградил тем весёлым именем знакомую привратницу, затем управдома с Коломенской, не говоря про долговязого. В общем, чинарей подобрался целый взвод, не меньше.
Получивший титул должен был уткнуть по углам каждый свою щёку и гнусавить чины. Но так, понимаете ли, не получалось, не происходило. Каждый занимался чем попало. И всё же кое-кто разбрёлся по назначению, вроде того Молвока. Его встречали не то в «Саянах», не то в «Праге», возможно, на Крещатике. Точно не знаю. Приходилось слышать одно: мал ростом, пискляв, но криклив.
Следом за тем, кого по праву обзывают главным из чинарного рода, вышагивал крепко сколоченный, ещё недавно, лет сорок назад, розовощёкий, о чём нетрудно было судить по румянцу, который сохранился на его правом ухе.
Этот дерев не обходил, а через очки степенного учителя разглядывал на стволах немолодых черешен разные паутинки, всевозможных букашек. Кем-то когда-то он был прозван солдатом по фамилии Дуганов, так эта кличка за ним и осталась. Вот как иной раз нескладно получается.
Тремя шагами позади шлёпал в дохлых тапочках, с негромкой улыбкой Афродиты на изящном носу, почему-то прозванный Лодейниковым.
Потом невесело ступал, пожалуй, самый из них приветливый. Обмотав шею женским чулком, наподобие вязаного шарфа, картавя на несколько букв, он пытался дирижировать в такт собственному пению, напоминавшему ветхий ши́бот из эши́бота.
