– А каков нынче урожай стрюквы?
– А умён ли философ Бердяев?
или того хуже: – За сколько от нас вёрст разместился Господь Бог, да и велик ли он ростом?
Тем временем голосок, подобный контрабасу, задушевно произносит наименования участвующих: Моряк Петров, его будущая супруга Пинега, Иван Гаврилыч-Бог, две старухи шарманщицы, палка о трёх концах со звуком фа, и прочие лица для представления менее значительные, к примеру, мой давний знакомый пан Кубельчик или шоун Бенбойкало. Даже странно, человек работает – кем? Электриком, а имя вроде клички.
Далее продолжение внезапно прерванного повествования:
Пришелец в бороде помятой,
спеши в наш круг —
минутных дней, простёртых рук.
Бокал испить в безмолвном хоре,
сойдя в подвал к случайной своре.
Со вздохом: «Ой», —
во рту мелькая рюмкой полной,
где чад подземный или смрад,
звук барабана, взятый наугад.
А голоса проворных зазывал
свой крик, свой скрип,
усталый «ух»
закончат в закоулке уха…
В твоём зрачке удобно молодом,
в твоём глазу убого голубом —
запомни, запомни
давно пропавший случай
в дымах, ветрах, в полночной тишине…
Три пуда чертей! Мы же чуть не упустили самое главное. Прислушайтесь, дважды звякнул колокольчик, и таким тонким звуком, будто вы оказались наедине с придорожной былинкой.
Перестают бушевать шары, напоминающие человеческие головы, на деках смычки наподобие жердей. Каждый ждёт чудо, пусть крохотное, некрасивое, но не всё ли равно. Занавеска раздвигается, и перед гостями предстаёт самое непредвиденное, словом, на помосте ничего не оказывается. Почти ничего. Только ржавая рогожа с намалёванным колесом и сам я, в ночных шлёпанцах и заношенном фраке.
Я рассматриваю подбородки собравшихся и негромко мечтаю: хоть бы раз наши гости пролепетали:
– Думаете, я рыбак?
– А я судомойка?
– Ошибаетесь, судари. У меня бабочки вместо затылка. Я, сударь, кафедральный собор.
– А я, представьте, марганцовка…
Почему же вы молчите, уважаемые гости. Вместо ответа что-то скрипит у дверей, наверное, табуретка. Мне и смотреть не нужно, я и так понимаю. Из угла от самых дверей до меня доносится:
– Шоун бен бойк… игн буль куль…
– Вот вы себя и выдали, вашество, а почему на лестнице лампочка вывернута. Видали, каков этот милейший пан Кубель чик. И всё же он был и остаётся моим лучшим другом. А на скамейке, у входа, там совсем другой. Затрудняюсь определить, кто именно. Во всяком случае, так и будет происходить, пока вокруг подвала не забрезжит бесцветное питерское утро.
