Особенно усердствовал стоявший со мной рядом названный Иваном Гаврилычем:
– Знание, – шептал он мне на ухо, – и есть я сам, кем был, тем навсегда и останусь. Знание даже то, что не очень… Этот лицедей то и дело старался подбросить хрустальную вазу, неизвестно откуда появившуюся в подвале. Ему, конечно, такое сделать не разрешили категорически.
Другие к тому времени успели отделаться от всевозможных поделок, среди них, глиняные маски.
Покидая подвал, каждый оказался на взморье и вместе с другими распевал давно забытое:
Ать два – взяли
и распались
и распали на дому.
Анджи-банджи
панш авму.
Яц сим сулью
стур и стра
стры сву песс
ши без шу
ши без шу
И опять сначала:
Ать два – взяли.
Громкое пение. Лес первых и погожих струн, безмолвных струй.
И тогда за выходившими и поющими кто-то беззвучно смотрел, должно быть сверху, напоминая упавшую в пространстве луну, ветер, даже воздухоплавание, даже парус, даже крест, значит многое.
Там, в тяжёлых грубых тучах, приятных стру́ях, в затухающем от усталости сознании, в каждом проподнющем взгляде виделось, виделось, виделось…
О, господи!
значит смей и омвей
значит амун
значит – амук
значит – аминь.
Ташкент, Москва, Ленинград
1943–1988
итак подвал… отнюдь не тот,
я там бывал.
Зачем, зачем, – меня вы спросите?
В. Хлебников
лето 1914 года
Разумный друг,
обутый вдруг.
С перстом разутым
и воздетым.
Тот подмыт,
подбрит, завит,
Ты – только ты, – убит,
гурьбой задетый.
У нас не то,
у вас не так. —
Волнуйся в такт
пустынной катке.
Там волны бьются гладки,
тут чайки вьются телом гадки.
О, сколько грубых лет,
зверей калек
мучительных дверей
в обратное пространство.
О, сколько мух
и сколько мук!
Под крышами и бездонными провалами печных труб, вознесённых в сумеречную темноту Петербурха…
Там связь литавр,
здесь чернь и грязь,
но в блеске Невский.
Там стоны струн,
здесь невских струй
леса.
стры сву
сры щук
щи шу
шы зук…
Далее сведения для тех, кому предстоит посетить продуваемый балтийскими ветрами раус, чтобы сообщить о подземных встречах, происходящих в здешнем подвале, каждую неделю, с пятницы на четверг, ровно в полночь. Прохожим, преобразившимся в гостей, представляется случай сбегать по ступеням, в которых некоторые предусмотрительно заменены холстиной, соломой, всякой всячиной…
А внизу, у столов, распоряжаются молодцы с узкими, словно птицы, головами. Они угощают каждый своего гостя, разумеется, за наличные, то маринованными бубликами, то бочковым саламским пивом.
Далее звучит на плохоньком помосте перечень тех, кто будет играть миракль. Перечень произносит женский голосок, напоминающий контрабас. Голосок возникает среди общего гомона, когда одни шумно ухватывают поданную снедь, а другие шумно высказываются, вроде того:
