Оттуда (из Любека) мы хотели бы рискнуть,
Да и поехать мы хотели в Копенгаген,
К самому королю датскому.
Кораблик, кораблик, но ты закачался,
Да и свернул вдруг в Ригу,
В русский город морской торговли,
Где у меня много любимых братьев!
Так что у нас есть древние неоспоримые свидетельства, что прибалтийские немцы имели корни в самых разных слоях нашего народа, они отнюдь не являются лишь узкой верхней прослойкой из помещиков. В городе Рига, который перед войной насчитывал 500 тысяч жителей, при муниципальных выборах, проходивших еще до вступления в город германских войск, 20 % избирателей были немцами. Я твердо убежден: если бы в Кёльне и Кобленце было бы столько же французов, сколько немцев в Риге и Ревеле, во Франции бы в один голос утверждали: Кёльн и Кобленц должны стать французскими! – а весь остальной мир с господином Брантингом[122] во главе заявлял бы, что требование о передаче этих территорий вполне справедливо.
Однако здесь речь была о немцах и о Германии. И это меняло дело. И все же такой казус стоит того, чтобы над ним подумать.
И так же, как развивается известное инфекционное заболевание, у людей, которые долгое время были избавлены от отупляющего воздействия партийной пропаганды, вырабатывается определенная защитная реакция, которая противодействует этому эффекту. Вот так и проводимая с русской стороны травля «балтийских баронов», направленная на то, чтобы опорочить всех балтийских немцев, не оказала того всеобъемлющего эффекта, который могла бы иметь. Главным образом она имела успех в тех слоях населения в Германии, которые отличались еще совсем незрелыми и наивными политическими воззрениями. Но более всего доверяли ей в среде сторонников социал-демократии из рабочих, ведь они опять-таки были слоем не слишком образованных людей. То обстоятельство, что именно русские вели эту пропаганду, при симпатии германской социал-демократии к пишущей русской интеллигенции[123] пошло этому только на пользу. Я вовсе не ощущаю потребности восхвалять балтийских помещиков, которых теперь и вовсе не осталось. Однако мне, как немецкому писателю, не кажется недостойным взять их под защиту от глупого предубеждения, являющегося следствием пропагандистской травли, послужив установлению исторической правды именно теперь, когда бедствия балтийских немцев возопиют к небесам.
Конечно, помещики из балтийских немцев вовсе не хуже, чем прочие владельцы поместий. Существование крупных поместий на определенном этапе развития хозяйства было характерно для всего мира, а в наше время – и в Восточной Европе, создавая политическую систему, при которой общественная власть находится исключительно в руках помещиков. При этом всегда сказывается пренебрежение интересами нижнего слоя населения, правда в различной степени. Там, где подобное неравенство несколько смягчается покровительственной патриархальностью нравов, всегда можно найти лишь местные, временные или индивидуальные к тому причины. Когда положению балтийских помещиков не было никакой угрозы, их правление могло быть очень жестким. Однако с конца XVIII в. все чаще встречаются в документах свидетельства отнюдь не частого гуманного отношения к подчиненным
