. На всякие возражения отвечали арестами, заставив замолчать. Такое поведение по отношению к населению, которое проявило желание к установлению дружественных отношений, задевало чувство справедливости германских солдат, а когда ныне после крушения командных инстанций они оказались предоставлены сами себе, то именно это чувство справедливости и поставило их на неверную с политической точки зрения сторону, хотя это стало возможным еще и потому, что вызванное четырехлетними военными испытаниями недовольство весьма ослабило и парализовало национальные чувства. Немалому количеству германских солдат болезненно отозвалось потом такое поведение.
Политическая обстановка в Эстонии после провозглашения республики была в целом отнюдь не столь ясной и прочной, как о том рассказывали на весь мир телеграммы агентств «Рейтере» и «Ава»[94]. К вхождению в правительство из всех социалистов удалось побудить лишь состоявшую из пары адвокатов и бывших офицеров группу трудовиков. Меньшевики же заняли столь характерную для германских «независимцев» позицию опьяненного принципами брюзжания, чем лишь облегчали работу поначалу не слишком значимому здесь большевизму. Начались правительственные кризисы со стрельбой в воздух и оплеухами, причина которых, предположительно, заключалась лишь в алчности оставшихся без работы адвокатов и столь же склонных к спекуляции прочих парней. При этом главную роль играли люди с, как правило, немецкими фамилиями. Читателю и без того, наверное, бросилось в глаза, что большинство из названных мною выше эстонских и латышских партийных деятелей имели вполне немецкие фамилии. Из всех них лишь Скубик и Калнин в Риге и Мартна в Ревеле обладали фамилиями из языка коренного населения, к которому себя причисляли. Мартна даже и по внешности своей был, без сомнения, эстонского происхождения. А вот Скубик и Калнин имели столь блондинистую шевелюру, что вполне могли сойти за ганноверцев[95]. Остальные же, без сомнения, были немецкого происхождения, но после крушения уже не желали в этом признаваться. Так что к немецким своим фамилиям они приделали латышские окончания. Из лейпцигского студента Вальтера во второй половине ноября появился Вальтере, Карл Улльманн с грубым мекленбургским лицом стал Ульманисом, и даже еврейский доктор Мендер впредь стал зваться Мендерсом. Мое имя в извещениях и письмах, написанных по-латышски, они тоже хотели снабдить латышским суффиксом, однако такие письма я возвращал посыльным назад, после чего они прекратили это безумие.
