Большинство друзей тут же оценили название моей должности. Оно было несколько длинновато, однако там говорилось «рейха», не «Германского рейха», а просто «рейха» – но ведь у кого могли быть сомнения, какая страна имеется в виду? «Рейх» для всего мира значило «Германский рейх». Я всегда придавал значение этому и отражал все попытки протащить в название моей должности слово «германский».
Поначалу у меня дела обстояли так же, как и у народных уполномоченных, – ко мне постоянно приходили и уходили. Едва ли возможно описать первые дни. Я устроил себе кабинет на бульваре Престолонаследника[84], дом № 15, там же я и жил. Чтобы всегда иметь возможность быть на связи, я распорядился поставить свой телефон прямо у кровати – чрезвычайно рекомендую такую меру, она доставила мне немало радости.
Было нелегко в обстановке такой спешки и пропаганды, на фоне как опытных, так и непрошеных советчиков, составить себе ясное представление о моих обязанностях, придав моей деятельности необходимые направленность и границы, однако же это было обязательно, если только я не хотел стать рабом новой эпохи. Прекрасным средством, чтобы прийти в себя и не терять из виду общий ход событий, были письма, которые я писал через день с завидной регулярностью, а в них сообщал о самом важном из того, чем занимался. Нередко мне лишь при написании этих писем бросалась в глаза взаимосвязь между событиями, которую я до того не замечал, и всякий раз такое письмо было весьма полезным и для меня, и для моей работы. То обстоятельство, которое побуждает человека рассказывать другому о своих делах и намерениях, приводит и к тому, чтобы объяснить и смысл их, а при этом нередко становится ясным смысл того, что он сделал в спешке и не успел основательно продумать. Конечно, еще лучше, когда подобным образом пишут о непосредственно предстоящих задачах; за счет этого приходят ко все большей ясности. Я постоянно находил, что можно изменить, если только знать, что существует готовый помочь и здравомыслящий взгляд, нежели твой собственный, и что при этом особенно важна письменная форма изложения, ведь она всегда более компетентна, нежели устное сообщение.
Я не мог уладить вопросы собственно администрации и поэтому попросил господина фон Госслера продолжать выполнять свои обязанности, оповещая меня о наиболее важных событиях, и предварительно обсуждать со мной самые важные решения. Так и было сделано. А вот собственно политические проблемы сразу же после моего назначения были возложены на меня, теперь на их ведение уже не оказывала влияния какая-либо чуждая мне воля. По моему мнению, мы должны были ликвидировать нашу прежнюю политику в Прибалтике и попытаться создать основания для нового политического курса. Преследуемая нами цель была несколько скорректирована в форме и масштабах, но принципиально не изменилась. Я не мог согласиться с политикой полнейшего равнодушия по отношению к судьбе этих земель. В этом мне мешало два обстоятельства. Во-первых, насколько я понимал, мы должны оставить открытым путь на восток для нашей экономики, а потому следует стремиться к прочным отношениям с этими странами. Во-вторых, очевидным долгом нашим было сохранение издревле поселившегося здесь немецкого населения. Я знал, что за решение двух этих задач, особенно второй, придется много бороться. Однако здесь повода для дискуссий не было. Лишь этот долг ощущаешь – и тогда от него отказаться не можешь, если же он не чувствуется – тогда о нем и понятия нет. «Где чувства нет, усердье не поможет»
