В ночь с 11 на 12 ноября в двери моей комнаты постучали. На мой вопрос снаружи ответили, что пришла делегация матросского совета и желает со мной поговорить. Когда я открыл, вошли трое лишь немного знакомых мне членов совета. Они очень важничали, пару раз откашлялись и затем сказали, что у них был приказ арестовать меня. Письменного приказа при себе у них не было, однако совет доверенных лиц поздним вечером принял будто бы такое решение, а им надлежало его исполнить.
Я осмотрел этих людей. Это были молодые матросы, лет 20, должно быть. Я подумал, что, пожалуй, можно избавиться от них хитростью или силой. Однако, пока я размышлял об этом, меня вдруг охватило совсем иное чувство. Этот арест представился мне теперь столь правильным, столь естественным с точки зрения матросов, по меньшей мере со стороны радикалов среди них, даже вполне оправданным – словно это сама судьба. Что же я еще мог сделать в то время? Я сделал то, что только мог. Я сопротивлялся ей, сколько мог: годами в Германии, на моих должностях в профсоюзе, затем здесь на собраниях матросов и солдат. Если мне оказалось это не под силу, и она все же накрыла меня с головой – что ж, хорошо, пусть тогда меня арестовывают и устраняют – и тогда все пойдет так, как должно быть, я более не мог отрицать внутренней логики такого судьбоносного хода событий.
Я предложил матросам присесть и стал одеваться. Они расселись и стали перешептываться. Затем один из них сказал: «Мы готовились к сопротивлению и взяли с собой еще. Там внизу еще трое человек». Я не ответил, а продолжал одеваться. «Это все-таки странно, товарищ Винниг, что все так происходит!» – повторил один из матросов. «В этом вовсе нет ничего странного! – ответил я ему. – Если вы хотите делать то, что хотят от вас радикалы, тогда вполне логично, что вы пришли за мной. Кстати, я вполне рассчитывал на это, а вы еще увидите, что это меня вовсе не удивило. Я вполне мог бы как-то иначе обеспечить безопасность, однако я этого не сделал: что должно случиться – случится – а это должно было случиться».
И тут все трое стали надо мной смеяться и объявили, что это будто бы была шутка, они всего лишь хотели посмотреть, как я буду себя вести в этом случае. И я уже хотел рассердиться, однако тут же представил себе, что будь мне 20 лет от роду, я бы вряд ли удержался от таких шуток, а с большой вероятностью принял бы в них участие. Так что я тоже рассмеялся, а когда затем матросы ушли и вскоре вернулись с несколькими бутылками не самого плохого вина, мне пришлось чокнуться с этими сентиментальными парнями, а они заверили меня в своей верности, заявили, что намерены меня защищать даже против всего мира. И тут-то вся правда и выяснилась. Матросский совет был всерьез встревожен тем, что со мной что-нибудь может произойти, и потому решил попросить у коменданта выделить мне квартиру в его доме, заодно я бы был рядом с ним. Совет хотел назначить меня своим комиссаром по гражданским делам, так что я обязан был бы помогать ему вести дела по всей форме революционного права. И когда это выяснилось, я отослал юношей.
