Переговоры в «Кассе займов Восток» прояснили вопрос о выделении Латвии займа настолько, что я теперь мог вполне уверенно обсуждать это с латышскими министрами. Вербовка постепенно стала налаживаться, можно было ожидать, что вскоре начнут прибывать столь необходимые подкрепления. Хотя из-за беспорядков я вынужден был потратить на эту поездку 10 дней[187], все же мы весьма существенно продвинулись вперед.
Незадолго до моего отъезда драма путча спартакистов завершилась сенсационным финалом – Розу Люксембург и Карла Либкнехта, одного за другой, настигла быстрая насильственная смерть.
Долгое время обстоятельства того, как их обоих лишили жизни, оставались покрыты тайной. Те, кто при этом присутствовал, молчали, вполне обоснованно опасаясь мести коммунистов. Если они позднее, уже стариками, не приоткроют своими признаниями эту завесу, правду о том, как погибли эти двое, не узнают никогда[188]. Только теперь, спустя два года после того, как за ними закрылись врата смерти, постепенно растет на их могилах трава забвения о настроениях тех дней, когда была достигнута кульминация в революционной деятельности обоих. И все же в те январские дни 1919 г. за пределами круга из преданных сторонников тяжело было найти человека, который не испытывал бы самого яростного возмущения их деятельностью. Во время шествий и демонстраций верных правительству социал-демократов, в которых несколько раз принимал участие и я, на Люксембург и Либкнехта сыпался град проклятий, а в той обстановке лихорадочного возбуждения, что царила в Берлине, известие об их гибели не вызвало ни слова сочувствия[189].
Роза Люксембург и Карл Либкнехт еще долгое время в глазах одних были окружены героическим ореолом и славой павших мученической смертью, чья гибель стала преступлением против человечества[190], в то время как другим они казались врагами всего гуманного, устранение которых было долгом и заслугой. Об исторической правде не заботятся ни те, ни другие. В таком конце следует видеть лишь логическое завершение жизни обоих, следствие их неукротимой тяги к действиям из-за ошибочного толкования знамений времени, которое и толкнуло их на путь, где их ждала неудача. Способ, каким они погибли, суть дело второстепенное, а их смерть, так или иначе, была исторической необходимостью. Либкнехт, очевидно, никогда не давал себе труда задуматься, а есть ли требуемая для избранного им пути сила в социальных импульсах этого времени. Однако он и не был в состоянии сделать соответствующий расчет. Слова Маркса, что революции нуждаются и в пассивном элементе, в материальной основе, едва ли были ему известны, или же если он их и прочитал, то не понял. Его натура заключалась в стремлении к деструктивным действиям, причем совершенно демонического накала, не терпящим никаких препятствий, если Либкнехт вообще хоть когда-либо таковые замечал. Роза же Люксембург была человеком совсем иного плана. Она обладала безусловным превосходством над Либкнехтом и вполне ощущала это, однако ранее с усмешкой отвергала всякие попытки заставить ее нести за него ответственность. Она объединяла в себе удивительную широту исторических познаний и кристально ясные теоретические воззрения. В беседах с ней я часто поражался и тому и другому, как и любой другой, кто знал ее с этой стороны. Тот факт, что Роза Люксембург в конце концов потерпела крах именно из-за исторических реалий, я могу объяснить лишь тем, что она позволила себя сбить той самой уверенностью в собственных теоретических выкладках, недооценивая или игнорируя определенные социальные явления, которые дали о себе знать лишь после формирования основ марксизма, а в полной мере и убедительно включить их в марксистскую систему так и не удалось
