В перерыве одного из заседаний заместитель наркома иностранных дел Крестинский вдруг интересуется у советника германского посольства Хильгера, какой номер у его персональной автомашины. Ни о чем не подозревающий Хильгер называет номер. Десятью минутами позже Штерна на судебном допросе спрашивают, какие номера автомашин немецкого посольства ему известны, и он называет три, один из них – номер Хильгера.
Густав Хильгер, следивший за процессом и комментировавший его ход, в дальнейшем официальный переводчик с немецкой стороны при подписании пакта Молотова – Риббентропа, дипломат, который 1 сентября 1939 года официально уведомит советское правительство о нападении на Польшу и который, оставаясь в Москве до 1941 года, был свидетелем еще многих процессов и чудовищных преступлений, этот Густав Хильгер в своих воспоминаниях «Мы и Кремль» ясно дает понять, какими методами велось судебное расследование и какому обращению подвергался обвиняемый Иуда Штерн. «За всю свою долгую практику наблюдения за советскими показательными процессами я не припомню другого примера, когда сотрудничество прокурора, суда и заинтересованных в исходе процесса органов государственной власти проявилось бы в столь же вопиюще очевидной форме, как в этом эпизоде с личным участием заместителя наркома иностранных дел».
После перерыва начинается словесная дуэль между Крыленко и Штерном.
– Гражданин Штерн тут что-то бормотал насчет неевропейских манер, но что европейское, что неевропейское, не вполне ясно. Но зачем, спрашивается, гражданин Штерн вознамерился стрелять в немецкого посла?
– Это случайность. Я намеревался стрелять в любого посла, а с этим жил поблизости.
– Каким образом пули попали в машину?
– Случайно. Я же вслед за пулями не летел.
– Вот эти четыре пули – это тоже, по-вашему, случайность?
Крыленко показывает на фотографиях продырявленный пулями посольский автомобиль.
– Спросите у пуль! Баллистика не по моей части.
Все 150 зрителей смеются от души. Штерн улыбается. И я тоже смеюсь вместе со всеми в зале, а у самой мурашки по коже. Я узнаю наш семейный юмор. Шутка важнее правильного ответа, красное словцо ценнее любой практической пользы. Лучше быть клоуном, нежели соблюдать правила, с которыми не хочешь считаться. Острота – оружие бессильных. Может, Штерн хотел показать, какой фарс на глазах у всех тут разыгрывается?
Роскошный зал суда, смеющиеся лица. И посреди всего этого неуверенный человек с искорками блуждающих черных глаз, он говорит с запинками, и все, кто повествует о процессе, пишут о нем как о смешном неуравновешенном субъекте, чье лицо то застывает в тяжелом смутном раздумье, то расплывается в кривоватой дурашливой ухмылке. Сумасшедший? Мешугге?
