Кажется Эстер | страница 73

Иуда и Штерн, папа, только имя произнесешь – как тут не вспомнить про желтую еврейскую звезду? В русской сказке звезда во лбу горит, а тут тебе, пожалуйста, еврейская, могендовид, звезда Давида. Всего несколько лет пройдет, нашего героя уже не будет в живых, а штерн, эту желтую звезду, будут носить на рукавах в гетто, мысль пока что преждевременная, как схватки твоей матери, папа.

Смелые, однако, у тебя сравнения, заметил мой отец.

Так кто он, наш Иуда – символ или пародия, симптом или спусковой крючок? Он стреляет во тьму – и годы спустя тьма стреляет в ответ.

Он и в самом деле был сумасшедший или всеобщий страх, страх других, загнал его в эту роль? Ведь все, что нам о нем известно, мы знаем либо из показаний свидетелей, запуганных до смерти, говорящих чужими словами, либо от преступников, которые подбили его на это преступление.

Ты не видишь, папа, что видно мне? То фото ребенка, словно в окне. Там твой отец и все его братья-сестры. Кто скачет, кто мчится в столь поздний час? То Семен, твой отец, он мальчонку ведет и крепко за руку держит, ведь это Иуда, совсем малыш, с растерянным взглядом блуждающих глаз, а может, это Иегуда, но как его звать, нам точно уже никогда не узнать, ему года два, от силы три, и всего лишь десять отцу твоему, но на вид он старше как раз потому, что он должен крепко держать братишку. Я никогда не расскажу тебе про этот снимок, папа. Взгляд Иегуды – этим взглядом уже сказано всё, словно ему ведомо собственное будущее, словно это будущее отражается в его глазах, полных страха и замешательства, словно он увидел горгону Медузу, а еще, папа, в его глазах я увидела и твой страх за нас.

4 апреля 1932 года начался процесс. В первый день более полутора сотен зрителей устремились в зал суда – народные комиссары и высокопоставленные лица, советские журналисты и представители дипкорпуса. Зарубежная пресса в полном составе. Перед судом предстали двое: Иуда Миронович Штерн, 28 лет, бывший студент этнографического факультета, безработный, и его сообщник, Сергей Сергеевич Васильев, 29 лет, из состоятельной семьи, бывший студент Московской финансовой академии.

Генеральный прокурор, он же главный обвинитель Николай Крыленко, произнес пространную речь о сегодняшнем положении в мире. Роль обвиняемого с каждым предложением обретала все большую значимость, у слушателей просто дыхание перехватывало, будто с каждым словом Крыленко они взлетали все выше, ибо рассматриваемое дело настолько грандиозно и необозримо, что охватить его взглядом целиком можно лишь с полетной дистанции, окрыленный обвинитель говорил и говорил не переставая, и казалось, нарком юстиции вот-вот покинет земную орбиту, а вместе с ним улетучится и сама юстиция, он избавился от обузы доказательств, повитал немного над материализмом, оценил с большой высоты витки диалектики, и мало-помалу как-то незаметно получилось, что генеральный прокурор Николай Крыленко явился всем в небесном ореоле всесильного свидетеля. Именно там, в нездешних высях, он был в своей стихии. И уже оттуда, в пикирующем полете, низринулся на обвиняемого. «Мы не можем рассматривать данное преступление как отдельный, независимый и самоценный факт… Тысячью нитей… это преступление связано с серьезными, важными проблемами, от решения которых, само собой разумеется, зависит не только судьба этих двоих обвиняемых или судьбы сотен людей, – от их решения зависят судьбы миллионов, и не только в нашей стране, но и во многих странах».