Говорят, это такая удивительная смесь воли к жизни, случайности и счастья, только вот в какой пропорции? Мира не ожесточена и не сломлена. Она вышла замуж, родила двоих сыновей, работала, преподавала. Вздумай кто-то проводить чемпионаты по выживанию, Мира была бы рекордсменкой. Она-то сама считает, что все дело в маленьком жестяном котелке, который Мира во что бы то ни стало старалась сберечь, как обещала отцу. Через все лагеря, в которых иной раз и иголку некуда было спрятать, ей удалось пронести этот котелок с семейными документами и фотографиями, которыми она потом проиллюстрировала свои книги. Под конец уже не она котелок спасала, а котелок ее.
Я изучила географическую карту. Путь Миры сквозь войну, ее маршрут через всю Европу выглядел очень красиво. Он описывал почти замкнутый овал вроде абриса городской стены, допустим, в Лукке или в Дубровнике. Остановки назывались Данциг, Варшава, Томашув-Мазовецкий и Ближин-Майданек, Аушвиц-Биркенау, Гинденбург, Гляйвиц, Миттельбау-Дора, Берген-Бельзен[38]. Одно гетто, пять концлагерей и один марш смерти. Сколько раз она могла умереть? Когда варшавское гетто еще не закрыли на выход, но всем евреям уже полагалось носить повязки с желтыми звездами, она свою повязку сняла и села в поезд, уходивший из Варшавы. Поезд по пути много раз проверяли, но у нее так никто и не спросил документов, – а ведь этот вопрос был бы для нее равносилен смерти. В гетто в Томашуве-Мазовецком она из чистого упрямства ушла из госпиталя раньше срока, а чуть ли не сразу после этого всех больных и врачей того госпиталя убили. Потом ей посчастливилось попасть сперва в рабочий лагерь, а не сразу в Треблинку. «Очки сними», – шепнул ей кто-то в Аушвице, когда всех близоруких отправляли в газовые камеры. Затем она выдала себя за секретаршу, хотя в жизни не печатала на машинке. В концлагере Гинденбург, внешнем филиале Аушвица, она заболела тифом, но выжила – друзья с кухни тайком ее подкармливали. Когда она была уже совсем «доходягой», контролеры из СС записали ее номер, все знали, что это значит, но ее не забрали, потому что комендант лагеря Адольф Таубе по прозвищу Ангел Смерти, как она полагала, вычеркнул ее из списков. И десятидневный марш смерти на тридцатиградусном морозе она тоже выдержала, и даже если это были не десять дней и не тридцать градусов, а чуть меньше, что это меняет? Какой-то пожилой эсэсовец отдал ей свои запасные сапоги. В Гинденбурге заключенные ставили самодеятельный спектакль, и она декламировала «Лесного царя». Мира и Имре Кертес, заключенный Бухенвальда, вероятно, были единственными во всем немецком рейхе, кто в конце войны отважился упомянуть это стихотворение Гете о смерти ребенка.
