, и рассказала о моих кузинах в Англии. Спрашивала, на каком языке я предпочитаю общаться, английском или немецком, а я-то опасалась, что уже сам по себе мой берлинский адрес может ее смутить, а то и отпугнуть. Beyond, «по ту сторону», вертелось у меня в голове, какое апокалиптическое слово, по ту сторону добра и зла. В конце письма был указан и ее телефонный номер. Но я разволновалась, как влюбленная, и не позвонила.
Мирины книги я сразу же заказала на Амазоне, «время доставки – 4–6 недель» и, конечно, «пожалуйста, не отвечайте на это письмо, этот ответ сгенерирован автоматически». Я писала на адрес доставки, ships from the UK[35], потом в экспедиционную службу в Англии и в Америке, на какие-то склады с номерами, которые обещали прислать мне книги через 4–6 недель. Я объясняла, почему книги Миры нужны мне срочно, немедленно, пыталась втолковать автоматам и машинам, что это значит – выжить в Холокосте и больше чем через семьдесят лет быть найденной мною, родственницей Миры и давним клиентом Амазона, и что это такой удивительный, редчайший случай, когда время – это всё. Подействовало. Мне незамедлительно ответил некто Хадин Абдельфаттах, он обещал сделать всё, чтобы мне помочь, но скорее, чем через три дня, и правда никак не получится, sorry[36]. Я представила себе, как он – может, египтянин? – в сумерках бредет между бесконечными рядами контейнеров где-то на лондонских складах с карманным фонариком в руках, разыскивая для меня «Жизнь по ту сторону Холокоста». И ощутила силу этой Миры, спасшейся когда-то от анонимной смерти и способной теперь вызвать из анонимной безвестности живой человеческий отклик. Честно говоря, я на это рассчитывала.
В интернете я вычитала, что из ближайшей Мириной родни выжили только двое, она и ее отец Мориц. После войны они перебрались в Америку. Они уже жили в Ок-Ридже, когда Мориц четким почерком успешного данцигского коммерсанта записал двадцать свидетельств для мемориала Яд Вашем – о своем сыне, его жене, о своих родителях, своих братьях и сестрах и их детях: Бенно, Шломо, Сара, Розка, Леон, Селина, Давид, Геня, Йозеф, Гуся, Арон, Эстер, Эфраим, Мариля, Хелла, Рома, Тили. Читаю records об этих родственниках, обретенных в интернете семьдесят лет спустя после их смерти и тотчас же снова утраченных, и решаю позвонить Мире в понедельник.
В воскресенье вечером раздался телефонный звонок, на проводе был Виктор Рашковский, старинный друг моего отца, он никогда еще мне не звонил. А я даже не удивилась – не было сил. Как и мой отец, Виктор у себя в Москве, как принято нынче между делом, в проброс упоминать, «вращался в диссидентских кругах». В начале семидесятых он эмигрировал в США и осел где-то в американской глубинке, где он, по образованию социолог кино, стал реформистским раввином. Как-то раз мы случайно встретились с ним на берлинском квартирнике. Сперва кто-то играл Шуберта, потом просто болтали на разных языках – итальянском, немецком, иврите, русском, английском, польском. Я рассказывала о Киеве, как вдруг какой-то старичок вскочил и строго спросил меня: «Как ваша фамилия?» Я назвалась, и в ответ он вскричал: «Значит, ты дочь Мирона!» Тридцать пять лет спустя после эмиграции из Москвы Виктор Рашковский, вовсе не думая обо мне, ни разу в жизни меня не видев, даже по чужеземной для нас обоих речи «опознал» меня по одному только слову «Киев» и по некоторому, мной лично никак не осознаваемому сходству с родителями.
