И вдруг – дедушка, сельский труженик, украинец. У него был сад, а значит, сад появился и у меня. У всех остальных имелись дачи, везде и всюду один и тот же садоводческий рай на шесть соток, с домиком и всенепременным огородом-кормильцем, где подспорьем хозяйству, застольного изобилия ради взрастала овощная снедь от петрушки и укропа до помидоров и огурцов. Сад моего дедушки был полон роз.
В сад мы ехали на трамвае, новой скоростной линией, которая – пусть и долгим путем – доставляла нас прямиком к дедушке. Скоростной трамвай – настоящий футуристический аттракцион – ходил только в этой части города, далеко от центра. Сварные рельсы без стыков, ограждение, трамвай летел, не тормозя на перекрестках, не сворачивая в узкие боковые улочки, вольный и стремительный, как птица в небе, это и правда был неудержимый полет до конечной остановки, в окне унылыми приметами нашего уродливого прогресса проплывали многоэтажки, фабрики, знаменитый Институт гражданской авиации. И тут тоже жили люди. Перед тем как сделать круг на конечной и столь же самозабвенно устремиться в противоположную сторону, навстречу безысходности неуклонно проложенного рельсового пути, трамвай останавливался для короткой передышки, и мы выходили. Кто мы? Не помню, кто меня провожал. Были только я и дедушка, ждавший меня в своем саду.
И вот я долго шла дачным поселком мимо его обитателей, что дарили здесь вторую жизнь своему старью, потертым штанам, летним юбкам с расползающимися молниями, стоптанным башмакам, женщины частенько просто в нижнем белье, плевать, если даже кто увидит, мы же у себя дома, на своей делянке, это наша собственность. Многие часами простаивали у забора, лузгая семечки, и сами, словно подсолнухи, поворачивали головы вслед за солнцем, а когда солнце садилось, становились похожи на растительных призраков ночи, на пасленовые, на злые помидоры из детской книжки. Они образовывали какую-то бесстыжую, разнузданную общность, и я их побаивалась. Я не знала их законов, но хотела стать одной из них, лишь бы вот так же поворачиваться вслед за солнцем. Они глазели на нас не моргая, слишком городской у нас был вид, антидачников и чужаков. Им было ведомо про жизнь что-то такое, что нам ведать не дано. Нам никогда не приспособиться, не пустить корни, мы даже к таким тягучим движениям не способны, устремляемся куда-то, как птицы. На самом краю поселка, у лесной опушки, был дедушкин сад.
Там цвели дюжины сортов роз – желтые, белые, алые, пурпурные, почти черные и оранжево-красные, что помельче, а еще фиолетовые, светло-кофейные… Даже на самых роскошных клумбах и цветниках, декорирующих всяческие достижения советского народного хозяйства, не видывала я такой красоты. Наши ботанические сады изобиловали розами со всего света, каждая со своей табличкой и диковинным названием, названия говорили о дальних странах, затерянных мирах и наших несбыточных упованиях, что вызревали наподобие этих роз. В великом саду страны десятилетиями прививались и выводились всевозможные сорта, особенно яблок, но с тем же упорством шла целеустремленная работа по сокращению многообразия человеческих типов.
