Знаменитые и великие скрипачи-виртуозы XX века | страница 66
“Поэма” Шоссона (эта превосходная музыка не первоклассного композитора) была сыграна со всей законченностью и убедительностью, которой только можно было желать
Совершенно изумительно было исполнение брамсовского концерта. Тут было всё: мысль, чувство, чудесная техника, чудесный звук, глубокое проникновение в замысел автора
В целом концерт был так хорош, что даже не хочется останавливаться на отдельных деталях. Переполненный зал благодарил артиста горячими овациями. Оркестр под управлением Гаука стройно и внимательно, но местами немного холодно и чуть грубовато (например, во вступлении ко 2-й части концерта Брамса), аккомпанировал артисту.
В заключение хочется сказать два слова: у нас в публике имеются “полякинцы” и “ойстрахисты”, как имеются “гилельсисты” и “флиеристы” и т. п. По поводу этих споров (обычно безрезультатных) и однобокости их пристрастия вспоминаются слова, высказанные однажды Гёте в разговоре с Эккерманом: “Теперь публика уже двадцать лет спорит о том, кто выше: Шиллер, или я? Они бы лучше сделали, если бы радовались тому, что есть пара молодцов, о которых стоит спорить”. Умные слова! Давайте, товарищи радоваться, что у нас есть не одна пара молодцов, о которых стоит поспорить».
Генрих Нейгауз. (Газета «Советское искусство» 21 апреля 1939 года № 40).
Профессор Г. Г. Нейгауз – партнёр по сонатному ансамблю М. Б. Полякина
Но это было время – Гёте и Шиллера – очень задолго до советского, когда вопросы творческой активности и всё остальное решалось не мнением просвещённой публики, а партийной бюрократией. Мне Мирон Борисович Полякин представляется человеком простодушным, иногда по-детски наивным (на основании всего, что я знал и слышал о нём, либо от его жены Веры Эммануиловны, либо от некоторых современников; Полякин не мог себя чувствовать комфортабельно в коридорах власти – Комитета по делам искусств (прообразе Министерства культуры), как и его некоторые молодые ученики и коллеги: Борис Гольдштейн, Лиза Гилельс, Борис Фишман, Самуил Фурер. Там и тогда нужно было обладать совершенно иными навыками и способностями, ничего общего с талантом артиста не имевшими. Очень жаль, что никто не сделал ни одной записи на его уроках – даже не звуковой, а просто печатной! По словам тех, кто бывал на его уроках, это было всегда наполнено содержанием главного – высшего смысла в исполнительском искусстве – полного выражения жизненности музыки при её исполнении, и ещё – служению своим инструментом высшей цели – раскрытию вечной красоты сочинений великих композиторов. Полякин был очень строг и самокритичен в отношении собственного творчества. Вот рассказ его жены Веры Эммануиловны, сообщённый автору ещё в 1955 году: «Как-то вечером, после прогулки по ближайшей к нашей даче “Зелёной улице”. Мирон Борисович, придя домой спросил меня, не возражаю ли я, если он включит радио? Я, конечно не возражала. Мы услышали какого-то скрипача, игравшего “Хаванез” Сен-Санса. Послушав несколько минут, Мирон Борисович воскликнул: “Это играет Яша!” (Яша Хейфец–
