Но самое большое впечатление осталось от Концерта Брамса, и не только потому, что из трёх произведений это самое значительное, но и потому, что Полякин глубже и полнее всего выразился в нём.
Что особенно пленяет нас в художественном облике Полякина?
Прежде всего, его страстность артиста-скрипача. Трудно себе представить человека, который с большей любовью, преданностью делал своё дело, а дело это немалое – на хорошей скрипке хорошо играть хорошую музыку.
Когда Полякин был ещё мальчиком, он поражал тем, что можно было слушать подолгу, как он упражняется, играет гаммы, арпеджио, отдельные пассажи из сочинений и слушать с наслаждением – настолько всё, что он делал, было первоклассно, настолько работа над качеством, над красотой, осмысленностью и отделанностью звука (этой важнейшей субстанцией в музыкальном искусстве), превращала так называемую “техническую” работу в подлинно художественную, творческую.
Полякин с детства усвоил простую, но далеко не всем понятную истину, что “мраморная статуя может быть сделана только из мрамора, а не из глины или гипса”. И потому его искусство является таким чудесным образцом для наших молодых скрипачей – лауреатов и не лауреатов. Глубина его художественно-исполнительского дарования сказывается также в вечной неудовлетворённости, с которой он постоянно ищет новое и лучшее; он всем нутром знает, что искусство бесконечно, что совершенствоваться можно и должно всегда, и, чтобы иметь право называться художником, надо всецело и безраздельно отдать всю жизнь своему делу. Все эти качества и многие другие ставят Полякина в ряд лучших мировых скрипачей. Быть может покажется странным, что Полякин не всегда “ровно” играет, что у него есть дни удач и неудач (сравнительных, конечно), для меня лишний раз подчёркивает настоящую артистичность его натуры.
Кто так страстно, так ревниво относится к своему делу, тот никогда не научится с фабричной безошибочностью выпускать изделия-стандарты – свои публичные выступления.
Пленительно было то, что в день юбилея Полякин исполнял концерт Чайковского (первую вещь в программе), игранную им уже тысячи и тысячи раз (этот концерт он ещё юношей играл чудесно – вспоминаю особенно одно его исполнение, летом в Павловске в 1915 году), но он играл его с таким же волнением и трепетом, как будто не только исполнял его впервые, но как будто вообще впервые выступал перед большой аудиторией. И если некоторые “строгие ценители” и могли найти, что местами концерт звучал немного нервозно, то надо сказать, что эта нервозность была плотью от плоти настоящего искусства и что концерт, заигранный и избитый, прозвучал опять свежо, молодо, вдохновенно и прекрасно.
