Хорст повернулся к ординарцам:
– Доктор обретается в этой тепленькой церкви, а беспокоится, что слишком холодно.
Люциуша лихорадило.
– Вся ответственность на мне. Пошлите его на медкомиссию. Если я не прав, пусть меня подвергнут любым дисциплинарным мерам…
Но Хорст не слушал. Он развернулся и зашагал к двери, выходящей во двор. Ординарцы последовали за ним, Хорват извивался между ними, стонал все громче. Многие из пациентов внимательно наблюдали за происходящим.
– Вернитесь на свои койки, – тихо сказал Люциуш, но никакого веса в его словах больше не было.
Во дворе ординарцы остановились возле бука. Они раздели Хорвата – сначала стащили с него рубашку через голову, не расстегивая, потом стянули вниз испачканные штаны. Его дрожащие ноги были перепачканы испражнениями. Фыркая от отвращения, солдаты попытались снять штаны, но на лодыжках штанины застряли, и Хорват повалился лицом в снег. Конвойные освободили сначала одну его ногу, потом другую, отшвырнули штаны и подняли его. Они связали ему руки за спиной и привязали к дереву. Стоны превратились в слова.
– Kalt! – прокричал Хорват по-немецки с сильным акцентом. – Холодно. Холодно! Очень холодно! – Он пытался освободиться от пут.
Люциуш оглянулся на церковь. В дверях сгрудились пациенты. Люциуш посмотрел на извивающегося Хорвата, потом снова назад и опять на Хорвата. Нас сорок, их трое, подумал он. В церкви полно оружия. Мы можем их одолеть.
Но никто не двинулся.
– Закройте дверь, – велел он Маргарете по-польски. – Не надо им смотреть.
Она двинулась к двери, но Хорст приказал одному из ординарцев остановить ее.
– Пусть смотрят, – сказал он. – Пусть видят, как наказывают за дезертирство.
– Закройте дверь, сестра! – У Люциуша прерывался голос.
– Если вы прикоснетесь к двери, сестра, – сказал Хорст, – мне придется взять еще одного солдата, пока урок не будет выучен.
Маргарета, похоже, не поняла его – он говорил по-немецки, – но ординарец уже стоял между нею и дверью. Люциуш снова обернулся. В пяти шагах от него извивался Хорват. На его животе расцветали синяки в форме подошвы, и еще один на шее.
От стянутых веревок на плечах уже тоже проступили лиловые линии. Появилась кровь. Замерзая, она делалась розового цвета, но Хорват, казалось, ничего не замечал.
– Холодно! Очень холодно! – кричал он. Теперь он орал, глядя на Люциуша. Было что-то жуткое в том, что он решил кричать по-немецки, как будто, несмотря на свою болезнь, он все-таки решил под конец приложить усилие, чтобы его поняли. –
