Хотя бы Хорвата нет среди них, подумал Люциуш. Да, он пытался успокоить себя самого: он испытывал облегчение, что Хорват остается.
Но остальные… Он почти собирался уже откинуть брезент и вывести пациентов, когда водитель вернулся с кастрюлей кипятка, которая покачивалась в его руках, выплескивая воду.
В ту ночь, сидя в нескольких шагах от Йожефа Хорвата, Люциуш высыпал на лист бумаги оставшийся веронал.
Шестнадцать таблеток. Восемь дней до того, как они снова начнут его терять; девять-десять, если считать таблетки, рассыпавшиеся в пыль.
Он был прав: фронт находился далеко. В Латвии и Белоруссии, в Италии, в Месопотамии, в Вердене. В Галиции и Буковине всю зиму продолжались бои, но это были незначительные стычки, бесконечные мелкие передвижения туда-сюда, переход из рук в руки заснеженных равнин, разрушенных мостов, развороченных воронок, пастбищ. Теряли мало, завоевывали еще меньше.
Однажды, в середине марта, они услышали звуки обстрела – так им показалось – и осторожно выскользнули из церкви, чтобы посмотреть, что происходит. А на самом деле деревенская жительница с раскрасневшимся от натуги лицом меняла штакетину и колотила по ней обухом топора.
Время от времени подъезжали эвакуационные грузовики, в основном из венгерских частей, чтобы выгрузить солдат, раненных в долине. Их пытались переправить через горы в госпитали Мункача и Марамарошсигета, но этому мешали снежные заносы. Среди эвакуируемых тоже попадались люди с «военным неврозом» – солдаты, которых трясло, солдаты, принимавшие причудливые позы, солдаты, которые валились на землю при попытке шагнуть. Как и у Хорвата, у них не было видимых ран; как у Хорвата, их паралич нельзя было четко классифицировать. Но они отличались от него и были больше похожи на то, что описывали Брош и Берман. Они ели, разговаривали, плакали, и движения их были целенаправленны; некоторые с головой закрывались простынями от малейшего шороха.
Люциушу хотелось попробовать дать им веронала – на предыдущей неделе запасы были пополнены. Но Хорвату, чтобы не возобновились припадки, требовались теперь дозы заметно больше, и Люциуш по-прежнему опасался, что таблеток не хватит. Хорват находился в его госпитале уже почти месяц, и Люциуш все больше мрачнел и даже злился, хотя и не знал, собственно, на кого.
В конце месяца появился конный призывной конвой.
Командовал им лейтенант по фамилии Хорст. Высокий; судя по выговору – из Верхней Австрии, с бледными веками почти без ресниц, темными усами, аккуратно подстриженными над губой, под которой скрывались необычайно белые зубы, и шрамом на лбу, отчетливо напоминающим третий, крошечный глаз. Его широкие плечи покрывала черная накидка, отороченная красным, серые штаны были заправлены в сапоги со стальным носком. По неприязненной гримасе Маргареты Люциуш понял, что это тот же человек, что появлялся прошлой зимой, тот, кого она так яростно поносила. Но Хорст как будто смотрел сквозь нее. Его сопровождали два венгерских ординарца, словно вытесанных из гранита, – оба не меньше чем на голову выше Люциуша и, наверное, вдвое тяжелее, чем он.
