Снаружи поднялся ветер, засвистело в щелях.
– Я не уверен, что он понимает, – сказал Люциуш. – Там страшный холод, и санитарный транспорт идет на север, вглубь Галиции. Не к маме. В польский госпиталь. И если ему станет лучше, его заберут обратно на фронт.
– Я знаю. Но это относится ко всем пациентам, пан доктор. Он пробыл здесь уже три недели. Веронал они могут ему давать с тем же успехом, что и мы, правда? Мы пошлем с ним инструкции. Мы не можем обращаться с ним иначе, чем с остальными, вы это знаете.
– Но он ведь и правда отличается от остальных, вы видели, какого прогресса мы достигли, – сказал Люциуш. Ему казалось сейчас, что он спорит не с ней, а с тем, кто присутствует здесь незримо, но близко. И он добавил: – Вы знаете, что они делают с такими людьми, чтоб послать их на фронт, – электричество, шарики Мукка… Это пытка.
– Я слышала, – перебила она. – Но мы полевой госпиталь, не реабилитационный. «Залатай и отправляй дальше», так? Если пациент достаточно здоров, чтобы перенести дорогу, мы его эвакуируем. Вынуждена напомнить пану доктору, что прямо по ту сторону равнины – казаки.
– Фронт в ста километрах от нас, сестра.
– Пан доктор. Фронт приближается быстро.
Снаружи снег на крыше поскрипывал под ветром. Они стояли лицом к лицу в средокрестии, сверху лился слабый свет. Впервые на своей памяти Люциуш понял, что сердится на нее. Он чувствовал, что невольно повышает голос, ему было неловко, что так много для него поставлено на карту.
– Я не могу, – сказал он. – Я давал клятву. Не навреди.
– Как скажете. – Она сжала губы и сделала реверанс; он успел хорошо узнать этот ее знак несогласия.
Маргарета повернулась, чтобы уйти, но остановилась.
– Пан доктор?
– Да?
– Вы оставляете его ради его блага. Не ради нашего, надеюсь.
Грузовик ждал у церкви.
Снег засыпал капот и брезентовый верх. Парочка деревенских детей, тащивших хворост, остановились, чтобы поглазеть на них. Люциуш проводил отобранных для эвакуации солдат, которые один за другим отдали ему честь и забрались в кузов. Брезентовый полог закрыли. Если бы не слабый кашель польского рядового, можно было и не догадаться, что внутри кто-то есть.
Водитель наклонился к мотору, повернул ручку. Мотор захрипел, но не завелся. Водитель предпринял еще одну попытку. На этот раз мотор не издал ни звука.
Он выпрямился, ругаясь.
– Шланги замерзли. Нужна горячая вода.
Водитель пошел обратно в церковь, оставив пациентов в кузове. Люциуш не двинулся с места – ему было не по себе, что больные ждут на холоде. Водитель казался ему слишком беспечным, грузовик – слишком маленьким и ненадежным. Внутри брезентового шатра голые скамейки; у пассажиров нет ничего, кроме одеял и друг друга, чтобы согреться. Что, если у польского рядового снова обострится пневмония? Может, он поэтому кашляет? А чешский офицер иногда до сих пор бывает не в себе. И солнце уже заходит. Что, если им придется остановиться среди ночи?
