– Grottenolm, – повторил Люциуш. – Протеи. В детстве я ходил смотреть на них в Императорские зоологические коллекции. Это маленькие саламандры с прозрачной кожей.
Всплыло воспоминание о роскошном номере в стиле Людовика II и об испуганной девочке, с которой он должен был потерять девственность. Но как же странно снова встретить их здесь, подумал он, этих редких саламандр, живущих в самом темном углу аквариума, где одинокие мальчики стоят, прижавшись лицом к стеклу, а издерганные гувернантки стирают платочком со стекла следы их носов.
Он не отрывал взгляда от Хорвата. Тот тоже бывал в музее? И почему они сейчас возникли в его болезненных рисунках? Кошмары? Галлюцинации? Или они как повторяющиеся вновь и вновь лица – Люциуш подозревал, что это портреты его близких, – что-то, за что можно держаться? Опора? Это чудовища, которые прячутся в тени его набросков, или их антидот?
– Вы видели протеев, – сказал Люциуш и при этом третьем повторении заметил что-то во взгляде Хорвата. Что-то неуловимое – узнавание, воспоминание, но он точно это почувствовал. Существовала какая-то связь, не только между ними, но с чем-то более глубоким, более давним, из детства, что-то заключенное в этом слове.
Он повернулся к Маргарете:
– Скажите, что мы вернем его домой.
Следующим вечером в Лемновицы прибыл наряд эвакуации – забрать пациентов, достаточно крепких, чтобы перенести зимнюю дорогу до Надворной.
Люциуш и Маргарета медленно вели шофера санитарного грузовика вдоль рядов больных. Был выбран польский рядовой, выздоравливающий от пневмонии, чешский офицер пехоты с раной головы, готовый к реабилитации, и еще двенадцать солдат из «переломов и ампутаций».
– Я думаю, он готов, – сказала Маргарета, когда они подошли к Хорвату.
Люциуш заколебался, глядя на солдата, который мирно спал, прикрыв рукой лицо. Нет, подумал он, его воскрешение еще не окончено. Нет сомнений, что Хорват достаточно силен, чтобы перенести дорогу. Но что потом? Надворная – всего лишь перевалочный пункт. Оттуда его повезут дальше, в другой госпиталь, и Люциуш боялся, что в другом госпитале не будут знать, как с ним обращаться. Там Хорват может потерять все, чего Люциушу удалось добиться своей алхимией.
Маргарета спокойно слушала его, когда он излагал ей свои соображения в более осторожных, практичных выражениях.
– Он хочет ехать, – сказала она наконец.
– Хочет? Он сам это сказал?
– Он звал маму, говорил Haza. Дом.
Люциуш засомневался. Он не ожидал такого сопротивления. Разве Маргарета не разделяла с ним волнение от сделанного открытия, от первых шагов к выздоровлению, от первых намеков на проявление личности, которая вот-вот должна была им открыться? Она была с ним позавчера, видела лицо Хорвата, мимолетное пробуждение, когда Люциуш узнал саламандр на его рисунке. Разве сама она не устала от ампутаций? Ведь она тоже, наверное, хочет увидеть, что будет дальше…
